Париж, Париж… Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь зелень каштанов, грохочущие трамваи, музыка из распахнутых настежь дверей кафе, шумные компании. Бурное течение жизни большого города, населенного неимоверным количеством людей искусства, запечатленное сотнями даровитых живописцев. Статика пуантилизма, порывистость и чистые цвета импрессионистов, искристый восторг ночной парижской жизни Пикассо и Тулуз-Лотрека…
Но все это не о нём. Альбер Марке (Albert Marquet), современник Матисса, родился в 1875 году. Он всю жизнь рисовал свой Париж, каким его видел сам.
Художник ходил по тем же улицам, видел ту же суетливую толпу и те же ночные огни. Посещал модные выставки, участвовал в салонах, но всегда оставался в собственном мире. Париж на его картинах, как и сам Марке, – явление особое.
Он начинал, как и многие его современники-живописцы. Сын железнодорожного служащего из Бордо, Альбер уделял больше внимания своим карандашным рисункам на полях школьных тетрадей, нежели наукам. Окончив школу, он отправился в Париж, чтобы получить художественное образование. Там он поступил в Школу изящных искусств. Ни тогда, ни позднее, трудясь под руководством обожаемого им Гюстава Моро, Марке не отдавал предпочтения какому-то одному течению. Он впитывал знания, пропускал через себя впечатления, смотрел, слушал, – и делал по-своему.
«Копировать природу надо с воображением, только воображение делает нас художниками», – эти слова Моро он крепко запомнил и вплел в свое творчество, гармонично связав с собственным видением.
Ему потребовалось время, чтобы из вчерашнего студента с удостоверением преподавателя рисования начальной школы, которое он получил, бросив учебу после смерти Моро, стать художником, чьи произведения вошли в историю мирового искусства. Достаточно долго Марке придерживался классического взгляда на живопись, а потому его ранние картины больше напоминает работы импрессионистов. Такое копирование было лишено настоящей жизни, и даже портрет отца, написанный им в то время, получился маловыразительным. Альбер чувствовал себя заложником устоявшейся формы. Сколь бы притягательным не был импрессионизм – это было не то, чего он искал.
Разочарованный, Марке сблизился с фовистами и даже принимал участие в Салоне Независимых 1906 года. Здесь начались эксперименты с чистыми цветами, отражениями, впервые проявилась в картинах страсть к водным просторам. Написанная для Осеннего салона «Гавань в Ментоне» впоследствии попадет в Эрмитаж, но в то время, в начале 1900, она открыла Марке поистине безграничные горизонты.
Фовисты оказались временными «попутчиками». И в самом деле, слово «дикий», от которого произошло название направления, едва ли было применимо к самому Марке. Необщительный, замкнутый, он раскрывался в творчестве, но поверять мысли и чувства не спешил даже близким друзьям. Отсутствие того, что в наше время принято называть социальной активностью, Альбер Марке с лихвой компенсировал трудолюбием.
История умалчивает, этим ли руководствовался Матисс, когда сравнивал коллегу по цеху со знаменитым Хокусаем, но что-то общее с ним проглядывало. Японского мастера гравюры и Марке связывала молчаливая сила созерцательности, позволявшая придавать особый колорит пейзажам.
Действительно, долгое разглядывание меланхоличной, сонной природы может погрузить зрителя в медитативный транс. И если для Хокусая вдохновением во все времена служила священная Фудзисан, то для Альбера это была Сена. Ее он изображал в разное время года, при любой погоде, то пересеченную мостом Сен-Мишель, то скрытую пологом тумана, то едва различимую за серой полосой набережной Лувра. Это была крепкая и чистая любовь. Примечательно, что большинство людей на этих пейзажах – лишь силуэты, размытые фигуры. Здесь явно не они являются главными героями. Париж, строгая геометрия его улиц, зелень каштанов, пестрые скаты крыш, Нотр-Дам в утренней дымке – вот что в фокусе, что действительно волнует и вдохновляет Марке.
При всей своей неприязни к шумным сборищам домоседом Марке не был. Он побывал в Марокко, Италии, надолго останавливался в Алжире. Именно в этих поездках художник дважды обрел любовь. Сначала в Неаполе, рисуя напитанные южным солнцем морские пейзажи, которые были так не похожи на меланхолически-серые парижские полотна.
Затем в плавящемся от зноя Алжире он встретил Марсель Мартине, свою будущую жену, с которой прожил почти четверть века, до самой смерти.
Марке также совершил путешествие, на которое решались немногие – он посетил СССР. Шел 1934 год. Такая поездка для французского живописца была сравнима с полетом на другую планету. По приглашению Всесоюзного общества культурной связи с заграницей Марке прибыл в Ленинград, а затем в Москву. Если верить мемуарам, встреча впечатлила его меньше, чем студентов художественных институтов, для которых иностранец тоже был немного инопланетянином. И если Альбер о русском искусстве выразился весьма сдержанно, то поклонники, появившиеся после нескольких встреч с ним, были полны энтузиазма. На долгое время меланхоличные пейзажи с водной гладью в серых тонах заполнили студии и умы будущих творцов. Одним из немногих впечатлений от поездки стало короткое замечание художника: «Коровин неплох». Примерно в таком настроении Марке отбыл на родину.
Вернувшись, он еще усерднее принялся творить, особое внимание уделяя теории валёров. Со временем Марке все реже шел на компромиссы в творчестве и внимательнее прислушивался к внутренним ощущениям. Краски становились чище, мазки смелее. Обманчиво простая манера письма позволила видеть глубже, проникнуть в самую суть бытия и вдохнуть жизнь в по-прежнему безлюдные пейзажи.
Не смог смириться Альбер Марке и с фашистским режимом в Европе. В начале Второй мировой войны он с женой уехал в Алжир, откуда вернулся слабым и больным лишь в 1945 году. Близость любимого города пробудила новые силы. Несмотря на болезнь и перенесенные операции, Марке продолжал творить до самой смерти.
Он умер 14 июня 1947 года. Оставив множество работ, хранящих частицу его уникального стиля, художник подарил миру кое-что еще. Это неповторимый и загадочный, молчаливый и величественный собственный Париж Альбера Марке.