Непосвященный, услышав имя Альберто Джакометти (Alberto Giacometti, 1901-1966), легко нарисует в воображении томный итальянский полдень, красочную живопись с прозрачными полутонами и утонченными женскими фигурами на фоне виноградников. Для них разочарование наступит быстро: Джакометти родился в Швейцарии и большую часть жизни провел именно там.
К тому же в его сюрреалистичной, порой пугающей манере не оставалось места для нежности – сжатые до предела, скупые формы скульптур беспощадны в своей выразительности. Творчество мастера было по достоинству оценено теми, кто столь же остро ощущал обособленность человека и его бесприютность. Экзистенциальные авангардные формы до их пор хранят это впечатление.
Любовь к искусству Альберто впитал с юных лет. Воспитываясь в семье художника, он потянулся к творчеству очень рано. Никто не собирался ограждать мальчика в его начинаниях, напротив, родители были счастливы видеть его интерес к отцовскому занятию. Дом был буквально пропитан атмосферой творчества, каждый предмет хранил отпечаток увлеченности хозяев искусством, и это создавало самую благоприятную обстановку для развития юного таланта. Даже позднее, уже исполненный совсем иных, менее радужных взглядов на жизнь, Альберто вспоминал, каким наслаждением было для него в детстве сознавать, что можно изобразить любой предмет, передать его черты на бумаге. Стараясь удержать это чувство, он с энтузиазмом погрузился в изучение академического рисунка, копируя шедевры старых мастеров по книгам из обширной отцовской библиотеки.
Юность, время надежд, светлые годы… Поездка в Италию, призванная познакомить двадцатилетнего Альберто с подлинным искусством, вместо восторга принесла ему первые разочарования. Именно там он осознал, как ничтожны его собственные усилия в попытках изобразить реальный мир со всеми его скрытыми движениями и порывами. Быть может тогда, в совсем нежном возрасте, и началась его болезнь – не телесная, но душевная, заключавшаяся в невозможности приблизиться к идеалу. Выразить то, что нельзя описать словами, - вот чему отныне была посвящена его жизнь. Вряд ли кто-то другой стремился к этому в скульптуре с таким неистовством и столь неистощимой энергией созидания. Гармония, пластичность, классические пропорции – все это было обречено, сброшено как лишние одежды, ненужной шелухой закрывавшие образ действительности. Но долгие годы понадобились, чтобы замыслы вызрели, а глаза и руки обрели уверенность.
В Париж, гремящий и разнузданный, с многообразием типажей и фактур, Джакометти прибыл, чувствуя себя скромным провинциалом. Все увиденное поразило его. После сонных, «законсервированных» в веках образчиков итальянского искусства он окунулся в бурлящий водоворот сотни новых течений, каждое из которых манило на свой лад. Здесь Джакометти, скромный учащийся Академии Гранд Шомьер, нашел больше, чем мог ожидать. Он с упоением кидался в крайности, следил за каждым новым движением и впитывал как губка все, что могла дать французская столица. А визиты в студию «неистового» Антуана Бурделя окончательно выветрили из его головы академическую строгость и заразили жаждой динамизма. Пережил он и страсть к кубизму, но оставил его, как натешившийся новой игрушкой ребенок.
Интересуясь сюрреалистами, в то же время начал изучать творчество народов Африки в этнографических музеях. Занятно, что при всем многообразии своих увлечений, скульптор позднее неосознанно придерживался именно этих мотивов. Ломкая грация ритуальных статуэток из черного дерева прошла сквозь его зрелое творчество пусть незримой, но весьма ощутимой тенью.
В каком-то смысле парижское окружение влияло на Альберто не самым лучшим образом. Со всем пылом юности он торопился отринуть прошлое, сравнять с землей, как мнилось тогда большинству авангардистов, все устаревшее. Многочисленные декламации и манифесты ложились на благодатную почву, но в то же время усугубляли душевную смуту. В журнале Бретона Джакометти опубликовал свои литературные пробы, озаглавленные «Вчера. Зыбучие пески». Этот опус - авангардное, жесткое произведение, полное темных страстей - можно назвать промежуточным итогом его парижской жизни. Отрезвила Альберто и отвратила его от дальнейших экспериментов на этом поприще внезапная смерть отца, но глубоко в душе он уже носил следы того распада и слома, которые продолжали отравлять жизнь.
То, что так льстило экзистенциалистам в творчестве Джакометти, было, пожалуй, отражением его души. Мятущиеся, болезненно хрупкие осколки, стиснутая до предела форма. Бесприютность и космическое одиночество – вот что ощущал он, неоднократно повторяя эти эмоции и на словах, и в своих произведениях. Квинтэссенцией этой неприкаянности сам скульптор считал бронзовую собаку (1951), печальную в своей реалистичности.
Пока тоскливые неясные предчувствия сжимали его грудь, Джакометти все жестче обходился с пространством. Не пышные рубенсовские формы, не праздник плоти, не обманчивая мягкость мраморных фигур - нет! Стиснутые, стянутые в максимально выразительные формы, его скульптуры обретали свой облик. Ужасы войны и собственные потери, крушение идеалов – все выливалось в скупые, резкие до изможденности образы.
События, служившие своеобразным вдохновением для Пикассо и ставшие лишь промежуточным этапом в творчестве Джакометти, были источником, который питал не муз, но внутренних демонов. Изломанные, с неправильными пропорциями, вытянутые фигуры заполняли его мастерскую.
Мастер стремился выразить затаенную мысль, создав нечто невиданное. Словно предутренние зыбкие сны, пойманные и воплощенные в реальность, все они восходили к одним и тем же корням. Рука скульптора, по его собственному мнению, следовала велениям глаза, подмечавшего малейшие тонкости фактуры и света, передавая созданный воображением образ и заключая его в особом пространстве. Наконец, динамизм и форма соединились, рождая собственный, неповторимый стиль. Его не сдерживали никакие условности. Появлялись фигуры без рук, или наоборот, отдельные части человеческого тела, наделенные собственной выразительностью. Джакометти творил так, как видел, потому что мог себе позволить эту безмерную творческую свободу.
Постепенно борьба за выразительность переплавлялась в крик. Застывший в каждой фигуре безмолвный зов о помощи. Одиночество жило и дышало во всем, что выходило из-под руки Джакометти, хоть он и стремился не упустить ни одной детали из «внешнего мира».
Парадоксально, но создавшийся образ не отталкивал парижскую публику. Напротив, Джакометти был принят на «ура» парижской богемой, видевшей в его отстраненности воплощение своих представлений о творце.
Родственную душу в нем нашел Жан Жене, писатель и драматург, тяготевший к воспеванию асоциального, запретного и выбивающегося из общей массы. Не та слава, которой бы хотелось самому скульптору, но, тем не менее, Жене сумел постичь некоторые его стороны лучше иного биографа. Короткие записки и отрывки бесед вошли в итоге в произведение под названием «Ателье Альберто Джакометти», став еще одной попыткой прояснить взгляд загадочного мастера на жизнь.
Подобно многим творцам, он жаждал совершенства и никогда не был полностью удовлетворен, но в то же время не стремился к славе. Она настигла его сама и даже упрочилась после смерти.
Среди теней, которые напоминали его скульптуры, незримо присутствовала еще одна: Диего Джакометти, дизайнер, скульптор и младший брат, который всегда довольствовался вторым номером. Благодаря ему Альберто многие годы мог творить относительно спокойно, и именно Диего позаботился о создании бронзовых отливок на основе гипсовых и глиняных скульптур брата. Его старания позволили открыть выставку, демонстрировавшую весь творческий путь Альберто Джакометти с самых ранних лет.
В 1962 году на Венецианской биеннале Джакометти был признан лучшим скульптором современности. Кто знает, было ли признание при жизни и рекордная стоимость его работ на аукционах в наши дни результатом его новаторской манеры, или же за этим стоит что-то еще?
Судьба - большая мастерица играть шутки. С возрастом сам Джакометти все больше напоминал собственные скульптуры, жизнь наложила множество отпечатков на его печальное лицо. Тень среди теней, одинокий в собственном космосе - кем он был? Быть может, дух Альберто Джакометти до сих пор незримо бродит среди призрачных очертаний его скульптур, надеясь обрести покой в их бронзовых изгибах?