Быть плохим. Микеланджело
да Караваджо. Часть 1

Микеланджело Меризи да Караваджо (Michelangelo Merisi da Caravaggio) всегда был плохим учеником, непутевым христианином, ненадежным другом, отвратительным товарищем, скверным учителем – короче говоря, всегда был ужасным человеком. Он умер таким же отверженным, каким жил, в убогой больнице в Порто-Эрколе в малярийной лихорадке. Рядом с ним в момент смерти не было ни друзей, ни врагов. Никого, кроме старого священника, лениво молящегося о спасении души живописца.

Перечислять все пороки Караваджо – занятие столь утомительное и трудоемкое, что на это не хватит и шести статей. На его счету убийства, грабежи, изнасилования, пьяные драки, но его картины при этом украшают стены лучших музеев мира. Его готовы были взять под опеку самые влиятельные люди своего времени. Он должен был стать одним из главных орудий пропаганды католической церкви. Но вместо богатства, роскошной жизни во дворцах и высокого чина художник всегда предпочитал грязные трущобы. Он видел красоту там, где ее по всем канонам не могло быть. А теперь обо всем по порядку.

Ему было только пять лет, когда эпидемия чумы унесла жизни его отца и деда. Осталась только мать – одинокая женщина, пытающаяся прокормить прорву детей в Милане. Об этом периоде жизни Караваджо сохранилось очень мало информации. Мать художника, думающая только о том, как бы прокормить детей, не могла уделять им должного внимания. В итоге большую часть времени юный гений проводил на городских улицах — они стали его первой школой.

Милан всегда был центром торговли в северной Италии. Сюда стягивались отбросы общества со всей Европы, мечтавшие поймать удачу за хвост. Наемники, проститутки, воры, убийцы — их девизом была фраза «Нет надежды — нет страха». Караваджо отлично усвоил этот урок. Прежде чем начать обучаться живописи, он освоил то искусство, которое больше всего могло пригодиться ему в жизни — фехтование. В 13 лет будущий художник попал в тюрьму после драки в таверне, едва не закончившейся убийством. Тогда же мать отдала его в мастерскую ученика Тициана Петерцано.

Ее надежды на то, что занятия искусством наставят сына на праведный путь, в итоге не оправдались. Вечера Микеланджело Караваджо проводил в тавернах. Пьяные драки, скандалы и тюремные заключения следовали одни за другими. Но, несмотря на это, художник усердно работал в мастерской над развитием своего таланта. Кроме алкоголя, драк и живописи его не интересовало ничего.

Поворотный момент случился в 1590 году. Тогда умерла мать живописца, которая хоть как-то пыталась сдерживать взрывной характер сына. Теперь у него были деньги, полученные в наследство, а значит, хмельных ночей в жизни Караваджо стало еще больше. И вот, в очередной пьяной драке художник совершил убийство и, спасаясь от правосудия, бежал из Милана. Но куда он мог отправиться? Где бы его талант мог быть востребован? Ответ, естественно, был один — Рим!

В конце XVI века в Риме шла настоящая идеологическая религиозная война, и живопись была мощнейшим орудием католической церкви в борьбе с протестантами. Именно картины должны были раскрывать для огромного количества неграмотных прихожан истинный смысл христианства, показать им те удивительно красивые виды Рая, которые ждали их только после смерти. Идеальные тела, лишенные грязи, уродства. Счастье, обретенное через страдания на земле.

Но искусство Микеланджело Меризи да Караваджо было вызовом, своеобразной пощечиной общественному вкусу, он шел по своему собственному пути и не принимал никаких компромиссов. Ему не хотелось просто копировать работы великих мастеров прошлого. Он не верил всем этим привлекательным картинам. Эпидемия чумы, убившая отца и деда, научила Караваджо тому, насколько быстротечна и хрупка человеческая жизнь. Поэтому неудивительно, что именно он создал первый в истории итальянской живописи натюрморт.

Вы спросите: «Что общего есть у фруктов и смерти?». На первый взгляд, в этом произведении нет ничего особенного, но именно оно отражает мировоззрение художника. Заметив такую «Корзину с фруктами» на рынке, вы, скорее всего, прошли бы мимо. На каждом из фруктов уже видны следы тления, листья пожухли. Это удачно пойманный момент перехода жизни в смерть, никакого приукрашивания, только реальность со всеми ее неприглядными моментами. Впрочем, это было только начало.

Лучше всего талант Микеланджело да Караваджо, его желание идти наперекор всем существующим традициям раскрылись в другой картине, написанной в 1597 году. Это «Кающаяся Мария Магдалина». Проживший немало лет в трущобах, художник отлично знал, как выглядит страдающая проститутка, решившая обратится к вере.

К этому популярному сюжету живописи эпохи Возрождения обращалось немало мастеров. Полотно Джампетрино меньше всего напоминает изображение раскаявшейся грешницы. Нет, это наоборот наслаждение красотой молодого тела. Оно соответствует всем идеалам эпохи Возрождения. Как тщательно выписывает Джампетрино вьющиеся рыжие волосы Магдалины, ниспадающие на ее идеальную грудь. В этом столько показного, столько кокетства и желания привлечь мужское внимание. Нет, так проститутки не раскаиваются в грехах, так они набирают новых клиентов.

Картины Тициана, Луки Джордано почти точно повторяют друг друга по символике и манере изображения. И снова раскаяние на них выглядит деланным. Обращенные к небу глаза, полные слез, открытые плечи (какое раскаяние без сексуальности?), череп, напоминающий о бренности бытия, и книга, приводящая к спасению, хотя в нее даже не смотрят.

Все здесь пропитано театральностью, все здесь говорит об искусственности. Это явно постановочный кадр, а Караваджо всегда хотел изображать только реальную жизнь и ничего больше.

И его Магдалина действительно напоминает раскаявшуюся грешницу. Ее глаза опущены, на лице задумчивая скорбь, ведь, решив поменять свою жизнь, человек обращается не к небу, он задает вопрос самому себе. Это уже финал преображения, последствие бури эмоций, о которой свидетельствуют разбросанные по полу дорогие украшения. В этой блуднице нет и тени кокетства. Она полностью одета, в ее платье нет ничего вызывающего.

Более того, это явно не одежда времен античности, даже не стилизация под нее. Так ходили современницы Караваджо. Художник как будто показывает, что библейские истории вечны, они не существуют только в прошлом, а происходят в нашей повседневной жизни. Нет здесь и ни единого классического упоминания о святости. Нет толпы голых младенцев-херувимов, нет креста, нет неба.

Перед нами мрачная комната. В мучительном исступлении, похожем на горячку, провела Магдалина всю ночь. И настало утро. Солнечный свет пока еще совсем слаб, его мягкие лучи видны только в правом верхнем углу полотна. Героиня еще не видит их. Это тот переломный момент ее жизни, когда возврат к старому невозможен, а будущее еще совсем не ясно. То самое предчувствие катарсиса, который вот-вот должен случится, когда на блудницу упадет солнечный свет. Она застыла между двумя реальностями. Ее прошлое изорванными украшениями валяется на полу, а будущее только приходит к ней.

Отдельное внимание нужно обратить на положение рук Магдалины. Так мать держит своего ребенка. И перед нами рождение, только не ребенка, а рождение веры.

Это было настолько новое слово в живописи, что Караваджо не могли не заметить. Полотно за огромные деньги купил банкир Ватикана Винченцо Джустиниани. О художнике говорил весь Рим! Он — главная сенсация, он — будущее религиозной войны. В возрасте 26-ти лет сирота и преступник из Милана покорил вечный город. Заказы сыпались один за другим. А он творил, как одержимый, без черновиков и набросков, создавая иногда по 5-6 больших полотен в год. Но любому настоящему гению нужен вызов. Им стала серия из двух картин, посвященных св. Матфею. Но о них мы поговорим уже в следующей статье.