Поэт и смерть. Мысли на эту тему родились у меня очень давно. Пожалуй, сразу после прочтения одного стихотворения Федора Тютчева. Стихотворения настолько известного, что я позволю себе привести его целиком:
Весь день она лежала в забытьи,
И всю ее уж тени покрывали.
Лил теплый летний дождь – его струи
По листьям весело звучали.И медленно опомнилась она,
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала – увлечена,
Погружена в сознательную думу…И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила
(Я был при ней, убитый, но живой):
“О, как все это я любила!”
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Любила ты, и так, как ты, любить –
Нет, никому еще не удавалось!
О господи!.. и это пережить…
И сердце на клочки не разорвалось…
Стихотворение трагическое, если бы не одно но. Переживания поэта страстны, искренни, даже отчаянны, но он это пережил, «и сердце на клочки не разорвалось».
Меня взволновал вопрос: почему? Будто бы так бесконечно желал этого, но не получилось? В чем тут дело?
Тем более что незадолго до этого я читал воспоминания молодого имажиниста, принесшего свою тетрадку стихов на суд сурового мэтра Валерия Брюсова. Не буду описывать ожиданий соискателя, помнится одно: Брюсов сурово посмотрел ему в глаза и сказал:
«Вот вы тут пишете, что умрете. Так умирайте, иначе будет неправда»
Для юного поэта это прозвучало как приговор. А что же делать с Тютчевым? Вроде как пообещал и не сделал? Следовательно, он не поэт?
Или лукавил Валерий Яковлевич? То ли хотел отбрить неумеху, то ли не понимал, что говорит?
А как же Шекспир: «Зову я смерть»… Звать-то звал, но особо не торопился.
Александр Пушкин:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Недаром еще Марину Цветаеву задела строчка о бессмертье. Гибель – залог бессмертья? Цветаевой видится в этом что-то первобытно-языческое. А если обратиться еще и к древнему значению глагола «ведать», то есть управлять. Выходит гибель ведет к бессмертию?
Пушкин это знал. Отсюда «Весь я не умру». Ведь ведать еще и знать.
Впрочем, и сам Брюсов не гнушался писать о смерти. Исследователи подсчитали у него 76 таких стихотворений. Одно из них красноречиво называется «Записка самоубийцы».
Завтра, когда мое тело найдут,
Плач и рыданья поднимутся тут.
Никаких свидетельств о попытках самоубийства Брюсова история до нас не донесла.
Выходит, поэты лгуны. Врут всё о смерти? Хотя нет, было же у Михаила Лермонтова:
«Погиб поэт…»
Было, но рядом в другом стихотворении в долине Дагестана:
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
В комментариях к «Деяниям и суждениям доктора Фаустролля, патафизика» утверждается:
«В кельтско-бретонской культуре смерть занимала довольно важное место. Так, считалось, что сны, порождаемые разложением мозгов мертвых, составляют рай. Кельты верили, что умершие не уходят, а остаются среди живых. Потому бездвижное путешествие доктора, родившегося и умершего в тот же самый день, не покажется удивительным: он принадлежит одновременно и живым, и мертвым, а его путешествие — попытка ускользнуть от Мира и Времени»
Не отсюда ли посмертный сон погибшего лермонтовского офицера? И не отсюда ли канонизированный Цветаевой жанр «посмертных писем»?
«С Новым годом — светом — краем — кровом!
Первое письмо тебе на новом...»
Как и более поздняя попытка Георгия Адамовича обратиться теперь уже к Цветаевой:
«Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.»
Создается полное впечатление, что для поэтов смерть не существует как физическое явление, как факт разрыва. Расстояние воспринимается более трагически. А смерть просто табуируется, как это происходит в большой поэме Цветаевой «Молодец», написанной по мотивам народной сказки «Упырь». Источник изобилует смертями, в цветаевском тексте это слово не встречается ни разу.
С наступающим! (Рождался завтра!)
—Рассказать, что сделала, узнав про..?
Тсс… Оговорилась. По привычке.
Жизнь и смерть давно беру в кавычки,
Как заведомо-пустые сплёты.
(«Новогоднее»)
И еще характерный пассаж. В романе Рене Домаля «Великий запой» автор изучает природу призраков, дыр в пространстве, отсутствий. И приходит к выводу:
«Эта методика заключается в том, чтобы при изучении отсутствий применять самые объективные научные критерии, и, начиная с Альфреда Жарри, носит название патафизики»
Но, по утверждению Домаля:
«Эта наука полна ловушек, как вы скоро сами убедитесь, если, конечно, я справлюсь, поскольку не знаю, хватит ли у меня сил. Ведь, чтобы быть хорошим патафизиком, надо одновременно быть и поэтом: поэт — тот, кто творит, кто в момент речения творит то, о чем говорит. Вы скажете, что я ловко устроился: говорить об отсутствиях и творить их очень даже легко, для этого достаточно ничего не делать. Так вот, нет! Во-первых, ничего не делать вовсе не легко. Во-вторых, вы забываете о втором термине определения: «окруженные присутствиями»; разумеется, присутствиями частичными, и тем не менее, чтобы говорить об отсутствующих, надо хотя бы чуть-чуть присутствовать»
Вот и обращается Цветаева к покойному Рейнеру Рильке:
«— До свиданья! До знакомства!
Свидимся — не знаю, но — споёмся!»
Поэт бессмертен. Убить поэта можно только по ошибке, по недоразумению, Как Лермонтов о Пушкине – «пал, оклеветанный молвой», или та же Цветаева о Блоке – «Думали, человек, и умереть заставили».
Но умереть поэт не может. Сердце на куски не разорвется. Собственно, отрицая смерть, принимая ее как случайность, противоречащую неизбежности, поэты выступили первыми патафизиками. Поэт уже порвал с обыденностью, он уже был и там, и здесь. И вновь тютчевские строки:
Брала истлевшие листы
И странно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело
Их парадокс заключается в том, что ни секунды не сомневаешься, что поэт знает, как смотрят с высоты души. Он уже воспарил над миром.
А как не поверить Александру Блоку:
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим
Повторю уже как-то цитированную мысль Эндрю Хьюгилла:
«Патафизики не умирают, а изображают умирание или испытывают «видимую» смерть»
Разве это не адекватное описание поэта?
Начав заметки стихотворением Тютчева, хочется завершить их еще одним цельным текстом – 363 сонетом Франческо Петрарки:
Смерть погасила солнце. Легче глазу
От стрел слепящих отдыхать впотьмах.
Кто жгла и леденила — стала прах.
Увял мой лавр, оставив место вязу.Есть в этом боль и облегченье сразу:
Сегодня мысли дерзкие и страх
Мне чужды, и росток надежд зачах,
И скорбь не полнит сердца до отказу.Ни ран, ни исцеленья нет ему,
И я опять свободою владею
И сладостной и горькой, и к тому,Кто небо движет бровию своею,
Я возвращаюсь — к Богу моему,
— Устав от жизни, но не сытый ею.
