Cложно писать о спектакле, когда по его окончании ты видишь грустное лицо неудовлетворенного режиссера. Мимолетное наблюдение натолкнуло меня на целое рассуждение о сценической профессии. Никто не будет спорить, что актер – профессия, со своим набором уникальных навыков, но если задуматься, четыре года обучения, многолетняя ковка острия своего мастерства, практика в театре и кино, впитывание жизни никогда не дадут тебе прочно стоять на ногах и быть уверенным специалистом. При всем описанном багаже каждый обыватель сможет безошибочно уличить в малейшей фальши. Не надо быть критиком. Если хочешь не узнать жизнь, смотря в ее отражение, нужно не жить, но такие люди обычно не составляют аудиторию театров. Но подбрасывает актера к небу на руках возбужденной публики та же самая уязвимость. Спектакль может все-таки состоятся, и тогда пространство полопавшихся душевных гнойников заливается абсолютной любовью, за нее люди готовы многим платить. Вот такой парадокс об актере. А есть еще настолько много факторов для хорошего спектакля, не хочется перечислять, поверьте на слово. Мне хочется рассмотреть новую премьеру театра им. Вахтангова «Платонов. Рассказы», беря их во внимание.
Пресс-показы — ад щёлкающих кэнонов! Требовать на них от артистов выражение невыражаемого неправильно. Им надо воевать со своими же критиками. Пресса часто ведет себя донельзя нагло: журналисты вслух обсуждают действие, фотографируют со вспышкой, перемещаются по залу с места на место. Вы на работе, но и артисты не бублики пришли пожевать, где профессиональное уважение? Как следствие защитная реакция — исполнители показывают эмоции, а не проживают их, показывают характерность, а не присваивают ее. Да, эфир на сцене — вещь летучая. Вот почему так для артиста важен режиссер и то незыблемое, что он в спектакль вносит.
А незыблемым является, например, разбор текста. В работе с Платоновым невероятно сложно найти тот сценический образ, который бы смог вскрыть подводные камни его текста. И режиссер придумывает воплощение для каждого рассказа, однако оно работает только на первый план. То есть погружение в материал поверхностное, сюжетное. Хотя я всегда стараюсь избегать дежурных фраз, как «автор хотел сказать», но я уверен, он точно не писал рассказы о трогательных милосердных людях, которые умеют прощать. С чего бы? Андрей Платонов написал «Чевенгур» в тридцать лет, а больше половины текстов спектакля написаны уже после. Вот для примера, «Река Потудань» по фабуле выглядит так: они любят друг друга, у него никак не получается в сексе, она страдает, он уходит из семьи, потом одумался, вернулся, у них все получилось, и они снова стали жить вместе. А ведь каждый текст писателя, особенно великого, всегда подключен к какой-то его идее. Значит сюжетные перипетии — способ ее передать. В реальности не существует Юшки, Марии Никифоровны Нарышкиной, Любы, Семёна — это все Платонов. Соответственно персонажи — инструменты автора, шестеренки в его идее, где каждый как-то с ней соотносится. Оно и объяснение безумному платоновскому языку, ведь новый способ повествования в искусстве всегда появляется, когда старый становится не в состоянии передать современные проблемы.
Решение воплотить спектакль в жанре литературного театра показывает попытку режиссера Анны Горушкиной донести автора до зрителя. Четкий композиционный центр «Платонов. Рассказы» выражен в последней фразе рассказа «Невозможное»: «Пусть будет любовь — невозможность, чем эта ненужная маленькая возможность — жизнь». Каждое название так или иначе можно подтянуть под стремление к возвышенному, побега от обывательской жизни. Но это же Платонов! Инфернальный автор с явными апокалиптическими мотивами. Какая у него была судьба — стык эпох, массовая перезагрузка сознания, голод, смерти вокруг, которые стали повседневностью. Возьми любой текст, найдешь конкретные параллели с «Откровением Иоанна Богослова».
Здесь же четкое разделение персонажей на хороших и плохих. Плохие — злые. Хорошие выставлены жертвами, их незаслуженные страдания показаны прямо, платоновскую недосказанность поясняют. В описанном прочтении они нужны для вызывания жалости. Проблема разбора касается и юмора — авторский абсурд попускается, остается непонятым, а на его место вносятся «штучки». Сценография в виде электрички не помогает замыслу. Перестает работать она почти сразу, а наличие ее в целом остается загадкой. Не отсылка к юности Платонова в работе на поездах?
И когда конец кажется ожидаемым, на сцену выходит Николай Романовский. Его Семён воплощен потрясающе! Та искренность, то присваивание текста, с которым взрослый актер говорит слова маленького мальчика вызывает чистую радость. Актеру удается донести авторскую идею, он раскрывает подводные камни текста, делая его интересным, понятным. В помощи он не нуждается! Не нужно иллюстрировать монолог Романовского теневой проекцией на занавес! Артист чувствует тему, вот что ценно.
Хотя тему неподъемного Андрея Платоновича Платонова попробуй пойми, не говоря о создании ей плоти. Он — писатель-вызов сцене. Анна Горушкина перед показом верно сказала, только теперь, впервые выйдя на зрителя, спектакль начинает жить. А после первых шагов всегда надо вставать для вторых.