«О Манчестерской бойне нет ни одного фильма. Кроме универсального политического значения этого исторического события, для меня это ещё и очень личная история: я вырос в Манчестере и соседнем Сэлфорде,» — четыре года назад, подготавливаясь к съёмкам, сказал Майкл Ли.
И, в принципе, не соврал. Два с половиной часа — столько длится эта картина — зритель, по аннотации фильма догадывающийся, чем дело закончится, ждёт, что же там всё-таки произойдёт? Вдруг, народ-таки победит? Власть имущие устыдятся? Ну хоть что-нибудь — не могут же титры так взять, и пойти сразу после прогнозируемых похорон несчастных жертв?!
Могут.
«Петерлоо» в России в широкий прокат не выйдет, поэтому я позволю себе поразмышлять, пересказывая сюжет и спойлеря, над таким вопросом: «Как, ощущая себя рядом с авторитетом именитого режиссёра, безоружным и неподготовленным к сопротивлению, признаться себе в том, что «Король-то – голый», или только что увиденный тобой фильм — не фильм?».
Начну по порядку.
Закадровый голос вещает о том, что Наполеон разбит английской армией при Ватерлоо. На экране небольшой, но страшный, участок сражения — дымящиеся пушки, гибнущие солдаты, вспыхивающие взрывы. Завершающееся сражение. Кто-то из живых бежит вперёд, но камера останавливается на трубаче, который старается не потерять среди происходящего ужаса самообладания и вдохновлять своей музыкой собратьев. Выглядит это всё мощно, красиво, страшно, честно, хорошо.
Неприятные люди в парламенте обсуждают, сколько денег в честь победы подарить главнокомандующему. Трубач возвращается в родной пригород Манчестера.
Дома его ждут нищие родители, брат с женой и племянником, и сестра с грудным младенцем. Отец с братом работают на хлопкопрядильной фабрике — кадр с уходящими за горизонт станками, уничтожающими своим шумом любой звук даже в зрительном зале, прекрасен. Мать продаёт пирожки другим нищим. Иногда даже не продаёт — выменивает на куриные яйца. Нищенка на улице поёт про сложную долю народа.
Подёргивающийся дед из парламента встречается с одним боевым командиром, героем, участником войны с Наполеоном, и предлагает тому отправиться на север Англии — в Манчестер, — чтобы подавить нарастающее напряжение, грозящее стать бунтом. Тот соглашается.
Злые гадкие судьи, то ли самоутверждаясь, то ли ещё что, выносят непостижимые уму приговоры нищим горожанам: за вроде как украденные 2 бутылки вина сгорбленной бабке прописывают 15 ударов плетьми; за якобы украденные часы молодого любителя азартных игр ссылают в Австралию, дерзкого дурачка, не наученного читать, за позаимствованное пальто обещают повесить.
Зритель по-прежнему следит за семьёй трубача. Его отец воодушевлён недавним закрытым собранием, на котором местные правозащитники, естественно ссылаясь на Конституцию, создают петицию, в которой требуют избирательного права для каждого англичанина. Мать, слыша этот рассказ, вздыхает — то ли она давно не верит в возможность хоть каких-то изменений, то ли — по мысли Чехова про «через двести лет…» — предлагает подождать. До 1900 года, когда её внучке, что сейчас лежит в своей колыбели, должно по её подсчётам исполниться 85 лет.
Местные власть имущие — судьи и глава полиции, — узнавшие через доносчиков о случившемся, обсуждают «плебс» и думают, что им делать. Ничего путного придумать не получается.
Несколько предводителей «реформаторского движения» отправляются в большой город, где знакомятся с Генри Хантом, который не то, чтобы из простого народа, но всё-таки с ним. И говорит красиво.
Через какое-то время тот приезжает к ним, подготавливая этот злополучный митинг. Генри любезен с простыми людьми, разумен — запрещает приносить на предстоящую встречу оружие, заранее заглядывает к местным судьям, чтобы узнать, есть ли у них что-то против него. Если есть — готов сесть в тюрьму. Нет у тех ничего.
Тот командир, герой войны, незадолго до митинга, уезжает по делам, оставляя власть на заместителя (позже выяснится, что он поехал на лошадиные бега).
Наступает понедельник 16 августа. Вместо того, чтобы пыхтеть на работе, люди идут на площадь. Не помещающиеся в кадр хлопкопрядильный станки молчат. Народ приползает издалека. Мужья приходят с жёнами. Жёны — с детьми. У некоторых тряпичные растяжки с лозунгами за «всё хорошее». На трибуну поднимается Генри Хант. Вместе с ним всевозможные местные реформаторы и журналисты из нескольких газет.
Безобразные местные власть имущие пьют неподалёку в кабинете. Полиция и солдаты тоже.
Ни с того ни с сего начинается чёрти что. Лошади, штыки, ружья. Я не знаю, сколько точно длится эта сцена, но долго. Столько, что уже даже надоедают и лошади, топчущие младенцев, и штыки, протыкающие безоружные груди, и ружья, и зверства, и кулаки, и пыль.
В какой-то момент и наш трубач, который всю дорогу ходил в потрёпанном мундире, надетом поверх нищебродской рубашки из мешковины, получает своё и падает замертво.
Наутро журналисты расходятся, чтобы описать то, что видели. Возникает название «Битва при Патерлоо» (вот откуда, оказывается, эта рифма). Гротескный Принц — сын давно обезумевшего Короля — пьёт вино и говорит с представителями парламента о том, что народ, конечно, звереет. Надо бы что-то сделать.
Серые похороны трубача.
Титры.
Увиденное было максимально подробным, дотошным, таким, что в него верится. Как хорошая статья «Википедии». Но в том-то и дело, что фильм — это что-то другое. Фильм — это когда ты не просто узнаёшь, что «это было», а понимаешь, КАК ТЕБЕ САМОМУ В СВЯЗИ С ЭТИМ БЫТЬ.
Так что — со всем уважением к Майклу Ли, оператору Дику Поупу (изображение местами потрясающее!) и актёрам этой картины (Рори Киннир, например, играющий Генри Ханта, сам написал ключевой монолог) — фильма не получилось.
Ну, разве что режиссёр самой картиной хотел показать, что английский бунт (как и русский, как, наверное, и любой другой) бессмысленный и беспощадный. Но всё-таки Пушкин нам с вами-то уже открыл, что, оголяя это, можно рассказать и о чём-то большем.