Василий Григорьевич Перов (1834-1882) известен многим. Его считают одним из главных мастеров реализма в русской живописи. Все помнят его «Тройку» или «Чаепитие в Мытищах». Критический реализм во всем своём блеске. Народ страдает, священники жируют, а детям приходится хуже всего. Но есть одна картина... Её сюжет очень долго не оставлял художника.
Когда входишь в зал Третьяковской галереи, где выставлены картины Перова, «Утопленницу» легко не заметить. Висит она высоко, в окружении других полотен. На первый взгляд, в картине нет ничего необычного. Простой криминальный сюжет. Мертвая утонувшая женщина, удрученный городовой, стая ворон... Но не все так просто, как кажется на первый взгляд.
Перов создал картину в 1867 году, в тот момент, когда всеми обсуждался роман Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание», выпущенный годом ранее. Художник не просто проникся произведениями классика, которого на тот момент многие считали автором маргинальной литературы. «Русский Маркиз де Сад» — так про Достоевского говорил, например, Иван Сергеевич Тургенев. Перов увидел в романе писателя совсем другое. Не описание разврата, а поиск веры. Произведения Достоевского сыграли в жизни Перова ведущую роль. Не случайно именно его кисти принадлежит лучший портрет писателя.
Василий Перов постоянно возвращался к своей картине «Утопленница». За год до смерти он опубликовал рассказ «На натуре. Фанни под № 30», в котором рассказал об истории создания полотна. Художнику нужен был труп молодой девушки, за ним он отправился в морг. Вот так сам Перов описывал эту сцену:
«Мы пошли в третью комнату. Чтобы войти в нее, нам нужно было подняться на несколько ступенек. Это была не комната, а скорее пустой полутемный чердак. Оказалось, однако, что это был и не чердак, и не комната, а просто ледник, устроенный так: внизу был ямник, где лежал лед, а над ним дощатый, с большими щелями пол, на который клали трупы, чтобы в летнее жаркое время трупы эти не скоро разлагались. Осмотревшись, я ясно различил несколько покойников, лежащих рядом и прикрытых простынями. Заверткин бесцеремонно начал сдергивать с них простыни, приговаривая: «Эво! Сколько у нас красавиц-то! Выбирайте, ваше благородие, которая вам более подходяща»
Я указал на один труп, показавшийся мне всех моложе. «Вот эту бы», — сказал я. «Слушаю!» — проговорил Заверткин и, раздвигая ногой покойников направо и налево, прошел к указанному мною трупу. Взяв в охапку, он взвалил, кряхтя, труп на плечо и пошел с ним из ледника, прибавив свое неизбежное: пожалуйте!
Мы вернулись в комнату, где лежали мои вещи. Заверткин нес свою ношу, как мешок с овсом, и, остановясь, спросил: «Где прикажете положить?» Я указал. Принагнувшись немного, Заверткин сбросил с плеча со всего размаха свою ношу на пол. Как-то ткнувшись головой и раскинув крестообразно руки, труп грузно шлепнулся о мягкий песчаный пол. Это был труп молодой исхудалой женщины. Длинная коса ее раскинулась по песку, грудь обнажилась, рубашка завернулась выше колен.
Я взглянул на нее и чуть не вскрикнул от изумления: «Боже мой, да это Фанни!..»»
С проституткой по имени Фанни Василий Перов был знаком и раньше. Она позировала его учителю Егору Яковлевичу Васильеву для образа Девы Марии. Дело в том, что писать Богоматерь нужно было с обнаженной натуры. А в середине XIX века найти натурщиц в Москве было почти невозможно. Поэтому у многих художников в городе даже в обнаженных женских телах угадывались мужские черты. У мужчин стыда было меньше. Вот только Васильеву не хотелось делать как все. Нужно было создать нечто особенное. Они с Перовым долго ломали голову, как поступить, в итоге решили идти в бордель. В публичном доме нашли они модель, её звали Фанни, договорились о цене, успешно прошло несколько сеансов, но потом девушка узнала, для создания какого образа она позирует. Это безумно оскорбило её: она считала, что недостойна. Оставила художников, прекратила сеансы. Вот как эту сцену описывал Василий Перов:
«А она сидела, не шевеля ни одним мускулом. Затем, как будто что-то вспомнив, вдруг встала и, ни на кого не глядя, как была босая, в одной рубашке, пошла к двери. Мы ее удержали и хотели опять было посадить на диван, но она грубо нас оттолкнула и, подойдя к тому месту, где лежало ее платье, порывисто начала одеваться. Руки ее дрожали: не скоро она могла застегнуть крючки и завязать тесемки. Чулки надела наизнанку, шляпу набок и, быстро подобрав под нее свои густые волосы, не говоря ни слова, опять пошла к двери»
Это повествование многое объясняет. В итоге у Перова получилась совсем не обычная «социальная» картина, а нечто большее. «Утопленница» из рассказа о смерти превратилась в историю о бессмертии души.
Нужно обратить внимание на детали. Начнем с ботинок. Они новые – символ непройденного жизненного пути. Ещё один странный момент, которого не было на эскизе: на пальце покойницы мы видим обручальное кольцо. Так, стоп! Тут есть что-то не то. Ведь это должна была быть история про несчастную проститутку, которая утопилась, не вынеся своего горя. Так откуда обручальное кольцо, почему лицо несчастной совсем не напоминает лицо трупа, выловленного из реки? Оно молодое и красивое — без следов тления. Еще несколько моментов. Из-под черного платья выступают края белоснежной юбки. Странно, совсем нереалистично, ведь труп вытаскивали из реки.
С запада к несчастной летят вороны. Один уже смотрит прямо на неё. Вороны, утопленница, фигура городового образуют собой треугольник. Наш взгляд из левого верхнего угла скользит до распростертого на земле тела, а потом поднимается вверх, в правый верхний угол. Тут мы и видим смысловой центр картины.
Дым тянется на восток, туда, где восходит солнце. Дым из трубки городового смешивается с дымом из печной трубы. И тут возникает ощущение, что на картине есть своё внутреннее пространство. Вместе с дымом к восходящему солнцу отправляется и душа несчастной. Поэтому её тело и не выглядит как труп. Это душа, а не тело. Души не коснулось тление.
Тронутый историей проститутки Фанни, которая из-за своей религиозности отказалась позировать для образа Богородицы, Перов создал одну из лучших религиозных картин русской живописи.