Использовав в качестве эпиграфа ту же фразу, что и Эрленд Лу для своего знаменитого романа «Наивно. Супер», я вовсе не собираюсь пересказывать его содержание. Просто велосипед – особый вид транспорта, на котором легче всего заехать в патафизику.
Действительно, велосипед давно уже не средство передвижения и даже не роскошь, а одна из устоявшихся мифологем ХХ столетия. Начало его канонизации положил еще Марк Твен в рассказе «Укрощение велосипеда», написанном в середине восьмидесятых годов XIX века, но главным мифотворцем стал Альфред Жарри.
Именно Жарри назвал велосипед современным кентавром и начал отождествлять его с собой. После одного из падений на вопрос знакомой не пострадал ли он, Жарри ответил, что повреждена лишь левая педаль, указывая на ногу.
Велосипед являлся для Жарри огромным шагом к технологическому совершенству человечества. Велосипедиста он определял как «новую концепцию красоты» - «единение неумолимой математики и человеческой активности».
Собственно, велосипед у Жарри – существо амбивалентное: он и носитель, он и ноша. Подъём превращает машину в непосильный груз, спуск обеспечивает полный комфорт. Отсюда и «Страсти Христовы как гонка на велосипеде вверх по холму». Мистерийное название имеет под собой вполне физиологическое обоснование.
Очевидно, что богохульником Жарри не был. Его концепция наездника на велосипеде предполагает наличие особого топлива как необходимого условия поступательного движения. Велосипедист на старте должен быть заправлен, а наилучшим топливом создатель патафизики считал абсент, который по вкусовым качествам не сильно отличался от ядовитой цикуты, являясь при этом психотропным препаратом. Под его воздействием человек способен на сверхчеловеческие поступки, а его тело приобретает качества вечного двигателя. Этому сюжету посвящен «Суперсамец» Жарри. Гонка на 10000 миль между паровозом и пятиместным велосипедом заканчивается безоговорочной победой человека. Осуществляется она за счёт того, что один из гонщиков умирает в ходе состязаний, а его тело сохраняет способность безостановочно крутить педали. Идея вновь восходит к Христу: «Смертью смерть поправ».
И всё же у Жарри велосипед оставался предметом неодушевленным – механическим совершенством. Человек мог отождествить себя с ним, но сам механизм был лишен подобных перспектив.
Зато нашёлся человек, который продолжил идеи отца авангарда и развил их абсолютно невероятным образом. Это был ирландский писатель Флэнн О’Брайен.
В монографии о патафизике Эндрю Хьюгилл относит его к «неосознанным патафизикам». Доподлинно неизвестно, читал ли писатель Жарри или самостоятельно пришёл к своим открытиям. Но идея мифологизации велосипеда увлекла его настолько, что он совершил неслыханную вещь: повторил почти дословно один и тот же эпизод в двух разных романах, не связанных ни сюжетно, ни тематически. Речь идёт о «Третьем полицейском» и «Архиве Долки». Благодаря разным переводчикам на русском языке мы имеем два варианта теории О’Брайена, но на родном писателю языке они идентичны.
«В этот момент быстро подъехал на велосипеде человек с распростертыми за ним длинными фалдами пальто, миролюбиво катящий благодаря инерции вниз по дороге мимо нас с лежащего впереди холма. Я вперился в него глазами шести орлов, пытаясь определить, кто несет кого и не человек ли это на самом деле с велосипедом за плечами».
Поскольку теория «атомики» родилась на свет в романе «Третий полицейский», обратимся за цитатами к этому роману в переводе Михаила Вассермана.
«— Разве вы никогда в юности не изучали атомику? — спросил сержант, глядя на меня взором вопрошающим и исполненным великого удивления.
— Нет, — ответил я.
— Это очень серьезная растрата, — сказал он, — но я вам все равно опишу масштабы этого дела. Все состоит из маленьких частиц себя, и они летают вокруг по концентрическим окружностям, и дугам, и сегментам, и по другим бесчисленным геометрическим фигурам, слишком многочисленным, чтобы их можно было назвать коллективно, никогда не стоя на месте и не отдыхая, а все уносясь прочь, вращаясь и бросаясь туда и сюда и опять обратно, всегда в пути. Эти крохотные господа называются атомами. Вы прослеживаете интеллектуально?
— Да.
— Они подвижны, как двадцать озорных гномов, отплясывающих джигу на могильном камне.
Очень красивый оборот, промурлыкал Джо.
— Теперь возьмите овцу, — сказал сержант. — Что есть овца, как не миллионы маленьких кусочков овечности, кружащихся вокруг и проделывающих изощренные курбеты внутри овцы? Что она такое, как не это?»
Велосипед у О’Брайена – существо одухотворённое, не лишённое всего велосипедного, но и человеческое ему не чуждо. Он находится в процессе непрекращающегося обмена с человеком, ведущего к рождению принципиально нового, даже по отношению к Жарри, мыслящего существа.
«Результатом нетто и брутто всего этого является то, что у людей, проведших большую часть своей природной жизни в езде на железных велосипедах по каменистым дорогам нашего прихода, характеры перепутываются с характерами их велосипедов в результате взаимообмена атомами каждого из них, и вы бы удивились, если бы узнали, какое количество людей в этих местах — почти полулюди и полувелосипеды»
Хотите узнать, как выглядит это новое диво? О’Брайен даёт подробное пояснение:
«— Поведение велосипеда с высоким содержанием человечности, — сказал он, — очень хитро и совершенно замечательно. Никогда не увидишь, чтобы они двигались сами по себе, но неожиданно встречаешь их в наименее поддающихся объяснению местах. Разве вы никогда не видели, как велосипед опирается на комод теплой кухни, когда на дворе льет?
— Видел.
— Не так чтоб уж очень далеко от огня?
— Да.
— Достаточно близко к семье, чтобы слышать беседу?
— Да.
— Не за тысячу миль оттуда, где держат съестное?
— Этого я не замечал. Уж не хотите ли вы сказать, что эти велосипеды едят еду?
— Их никогда не видели за этим занятием, никто их ни разу не поймал с полным ртом бифштекса. Только я одно знаю — пища пропадает.
— Что!
— Я не раз замечал крошки у передних колес некоторых из этих господ».
Впрочем, человек О’Брайена тоже не лишён велосипедности. Это взаимообогащающий процесс.
«— Как узнать, что у человека в венах много велосипеда?
— Если число его превышает пятьдесят, это можно без ошибочности определить по походке. Он будет всегда энергично ходить и никогда не сядет, а прислонится к стене отставленным локтем и так проведет у себя на кухне всю ночь вместо того, чтобы лечь в кровать. Если он пойдет слишком медленно или остановится на середине дороги, то непременно свалится плашмя, и какому-нибудь постороннему лицу придется его поднимать и вновь приводить в движение. В это прискорбное состояние въехал на велосипеде наш почтальон, и не думаю, что он из него когда-нибудь на велосипеде выедет.
— Я, наверно, никогда больше не сяду на велосипед, — сказал я.
— В небольших дозах это полезно, придает человеку прочность и насыщает его железом».
Флэнн О’Брайен создает не только современного патафизического кентавра, но и новый литературный жанр – «роман-велосипед». Сюжет «Третьего полицейского» закручен вокруг велосипеда как цепь.
Абсурд, скажет кто-то. Тогда уместно будет вспомнить высказывание Альфреда Жарри: «Рассказ о понятных вещах отягощает ум и портит память, в то время как абсурд упражняет ум и тренирует память».
Патафизический велосипед оказался намного более жизнестойким, чем реалистический жеребёнок. «Милый-милый смешной дуралей» Есенина не обгонит «железную конницу», пятиместный аппарат Жарри выглядит в состязании бесспорным лидером.
К тому же пример велосипеда заразителен. Даже для коней. Об этом свидетельствует Флэнн О’Брайен:
«Лицо сержанта затуманилось, и он вдумчиво плюнул на дорогу на три метра перед собой.
— Я вам скажу один секрет, — очень конфиденциально сказал он тихим голосом. —
Когда мой прадед умер, ему было восемьдесят три года. Последний год перед смертью он был лошадью.
— Лошадью?
— Лошадью во всем, кроме наружных наружностей. Днем он пасся на лугу или ел сено в стойле. Обыкновенно он бывал ленив и тих, но временами отправлялся элегантно погалопировать, изящно огибая живые изгороди. Вы когда-нибудь видели, чтобы человек о двух ногах шел галопом?
— Не видел.
— Так вот, мне дали понять, что это дивное зрелище. Он всегда говорил, что, будучи много моложе, победил в Больших Национальных, и постоянно раздражал свою семью историями про сложные прыжки и значительную их высоту.
— Надо полагать, ваш дедушка привел себя в это состояние чрезмерной верховой ездой?
— В таком разрезе. Его старый конь Дан вступил на противоположный путь и причинял столько беспокойства тем, что по ночам заходил в дом, днем приставал к молоденьким девушкам и производил подсудные нарушения, что пришлось его пристрелить. Полиция сочувствия не проявила, не имея в те дни правильного понимания этих вопросов. Они заявили, что, если его не уберут, им придется арестовать коня, предъявить ему обвинение и разобрать его дело на следующей сессии суда по мелким делам. Поэтому наши его пристрелили, но, если спросите у меня, пристрелили они моего прадеда, а на погосте в Клонкунла похоронен его конь».
Иными словами, велосипед оказался не только продуктом патафизической мифологизации, но и мифотворцем. Он выступил в качестве одного из основателей авангардного направления в рок-музыке RIO (Rock In Opposition). Как известно, манифест о рождении нового движения подписали представители пяти стран: Англии (Henry Cow), Италии (Stormy Six), Швеции (Samla Mammas Manna), Бельгии (Univers Zero) и Франции (Etron Fou Leloublan). И ничего удивительного, что на обложке первого альбома французов, верных последователей Жарри, красовался Велосипед.
Из чего следует, что за домашними велосипедами стоит приглядывать особо. Вдруг процесс «атомики» зашёл у вас слишком далеко.
И, наконец, слегка перефразировав эпиграф, можно утверждать, что всякий, кто ездит на велосипеде, друг патафизики. Механический кентавр XXI века.
