Помню, как поразил меня роман Уильяма Стайрона (1925-2006) «Выбор Софи», когда я прочитал его впервые. Как мастерски там изображена ужасающая сцена сцена «Выбора», который должна сделать главная героиня Софи Завистовская. Попав в концентрационный лагерь, она должна принять решение, кто из двух её детей останется жить, а кто умрёт.
Естественно, у читателя возникает вопрос: могла ли Софи Завистовская противопоставить ужасу Освенцима силу своего внутреннего Я. Попытаемся разобраться в этом экзистенциальном дискурсе романа постепенно. Датский философ Сёрен Кьеркегор в своей книге «Страх и трепет» писал, что в момент Выбора человек противопоставляет ужасу и страху божьему «всю тотальность своего я». Потому и возможные, часто ошибочные поступки человека являются в конечном счете продуктивными, так как позволяют ему испытать реальность собственной свободы и в полной мере ощутить свои внутренние границы.
Именно в стиле кьеркегоровского «страха и трепета» описана Стайроном самая важная сцена в романе, в которой Софи и должна совершить свой странный выбор.
Софи обхватила Еву за плечи одной рукой, другой обняла за талию Яна и ничего не ответила.
А доктор рыгнул и более резко отчеканил:
- Я знаю, что ты полька, но ты тоже из этих грязных коммунистов?
И, не дожидаясь ответа, повернулся в своем дурмане к следующим узникам, казалось, тотчас забыв про Софи.
- Я не еврейка! И дети мои – они тоже не евреи. – И добавила: - Они чистой расы. Они говорят по-немецки. – И под конец добавила: - Я христианка. Я верующая католичка.
Именно страх и даже ужас заставляет Софи совершить ошибку, обратить на себя внимание врага-эсэсовца и тем самым оказаться в ситуации экзистенциального выбора, того самого Выбора, который и станет центральным предметом изображения в романе Стайрона. А дальше нам описывают диалог, напоминающий собой теологический спор. Спор, который самым неуместным образом происходит в лагере смерти, где вообще говоря, было не до споров на тему Бога и веры.
Интересно и то, какое имя дает эсэсовцу Стайрон. Его зовут доктор Фриц Йемандом фон Нимандом, и эта вымышленная фамилия доктора означает: «Некто фон Никто». Как его характеризует автор: он несостоявшийся богослов, который по воле отца сначала стал врагом, а затем «вассалом концерна “И.Г. Фарбен”».
- Значит, ты веруешь в Христа, нашего Искупителя? – сказал доктор, с трудом ворочая языком, но как-то странно, отвлеченно, словно лектор, исследующий не слишком хорошо освещенную грань логического построения.
Разве не сказал Господь:
«Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им?»
А дальше перед нами разворачивается картина библейского мифа об Аврааме, которому Бог приказал принести в жертву собственного сына. Мужество, которое так необходимо Аврааму, чтобы противостоять человеческому пониманию любви и долга, нисколько не иссушает его отеческой привязанности к сыну. Религиозная идея тут состоит в том, что страх потерять любимого ребёнка должен быть уравновешен верой во всемогущество Бога, с помощью которого только и можно вновь обрести свое дитя:
«Ибо вольные птицы и странствующие гении никак не являются людьми веры»
Отсюда – молчание Авраама, невозможность объяснить другим то, что с ним происходит, ведь, будь это объяснимо и понятно, он тотчас же оказался бы под властью человеческого, а не божественного суда. Вся сложность его ситуации именно в том, что для него этическое и является испытанием («искушением»). Поэтому никто не бывает так одинок, как рыцарь веры.
Когда Уильям Стайрон описывает кульминационную сцену всего романа, в которой Софи совершает свой Выбор, то он парадоксально, в духе нравственной диалектики датского философа, основоположника всего западноевропейского экзистенциализма говорит о странной религиозности изувера эсэсовца. Но парадокс «снимается» сам собой, если учесть все тонкости учения Кьеркегора. Так Стайрон пишет, комментируя саму сцену Выбора.
Мне все время казалось, что Софи столкнулась с доктором Йемандом фон Нимандом в весьма кризисный для него период: он треснул как бамбук и начал рассыпаться в тот момент, когда стал искать душевного спасения. О последующей карьере фон Ниманда можно лишь строить предположения, но если он был хоть сколько-нибудь похож на своего шефа Рудольфа Хесса и на эсэсовцев вообще, то он отбросил христианство, продолжая, однако, делать вид, будто верит в Бога. Но как можно верить в Бога, когда ты на протяжении долгих месяцев применял свою науку в столь гнусном месте?
Благость и аморализм, скрытая религиозность эсэсовца и крайняя жестокость – вот они основные противоречия Кьеркегоровой моральной диалектики. Но по Кьеркегору, личность должна сама дорасти до Выбора, как это делает тот же Авраам по отношению к своему сыну Исааку. А Софи Завистскую этот экзистенциальный выбор заставляют принять насильно. Главную героиню буквально пинком, как в вагон эшелона, идущего в Освенцим, впихивают в экзистенциально-теологический романный дискурс в духе Кьеркегора. Она боится выбора, который когда-то добровольно совершил Авраам, отправив на заклание собственно сына.
Дело в том, что если Авраам – это «рыцарь веры», способный в отчаянии услышать глас Божий, то Софи – образ воплощенной чувственности. Она не осознает, в отличие от своего прототипа Авраама, что отчаяние – это единственная возможность прорыва к Богу, это единственный способ преодоления «временности» и «конечности». Отсюда у Софи остается все меньше и меньше шансов обрести свое истинное Я. Её жизнь после Освенцима исключительно чувственная, когда пережитый «Страх и трепет», способный привести к вере, заглушается виски, наркотиками и сексом. А в результате – самоубийство, абсолютный отход от Бога.
Получается, что Софи мало чем отличается от своего палача-эсэсовца. В кульминационной сцене ей навязывают поведение «рыцаря веры» Авраама. Это не ее Выбор. Получается главный парадокс всего произведения: Выбор-Невыбор.
Палач-эсэсовец без имени берет на себя функцию Бога. Именно он приказывает Софи принести в жертву своего ребенка. Таким образом, божественное и вечное переходит в разряд смертного и сиюминутного. Притча об Аврааме в случае с Софи Завистовской превращается в какую-то страшную, бесчеловечную иронию…
Но что же получается в результате? Пародия на экзистенциальной Выбор Кьеркегора. Выбор, который бы через «Страх и трепет» вел к истине, вере, нет и быть не может, потому что небеса пусты. Христианский экзистенциализм Кьеркегора сменяется в дискурсе романа атеистическим экзистенциализмом Сартра. Сама свобода превращается при этом в мучительную необходимость. Абсолютность свободы делает человека не свободным… от своей свободы. Он с необходимостью должен выбирать, не может не выбирать. Сама свобода полагает единственную границу его свободе. Человек, по формуле Сартра, осужден быть свободным. Это неотвратимый рок.
В романе Стайрона Софи, чей Выбор-Невыбор так и вынесен в название романа, если и принимает какое экзистенциальное решение, то только с целью приспособления к окружающей её дьявольской действительности. Она действительно оказывается «по ту сторону добра и зла», когда теряет, в конечном счете, обоих своих детей, когда пытается найти любой ценой компромисс ради одной цели – выжить, выжить во что бы то ни стало. А в результате получается, что Софи, на самом деле, совершает свой Выбор не в сцене кульминации (там ее вынуждают поступить так, а не иначе), а совершает его самим фактом своего существования, ибо она, по Сартру, как и все мы, обречена на свободу, например, на свободу примириться со всеми жизненными обстоятельствами, даже Освенцимом.