Если бы можно было признаться в любви красоте жизни, то полотна московского художника Влада Кравчука справились бы с этим наилучшим образом. Его харизматичные пейзажи сами по себе являются откровением, но еще большего внимания заслуживают нежные и чувственные оттенки, которые художник в них использует.
В его розово-алом слышится благоухание нежных цветов, от терракотового веет теплом, а лазурно-синие блики венецианских каналов вмиг способны перенести воображение на одну из мирно покачивающихся гондол. Лишенные лукавства, чистые в каждом оттенке, картины этого художника представляют собой искусно выполненную картотеку прекрасного.
Сам Влад Кравчук, столь же приятный и искренний, как и его работы, нашел время для встречи с корреспондентом Artifex Анастасией Теплицкой.
Artifex: Влад, у тебя не так давно был интересный эксперимент, когда ты рисовал прямо перед зрителями, пока девушки-танцовщицы исполняли фламенко. Расскажи, как появилась идея сделать такой перфоманс?
В ЦДХ был ресторан, назывался «Клуб рисовальщиков». Мой друг, Илья Ягодинский, он режиссер и фотограф, придумал и предложил эту идею. Я ответил, что это интересно, надо попробовать.
Artifex: То есть именно он был идейным вдохновителем?
Да, он рассказал, что видит это так, так и так, а у меня была задача принести холст побольше (улыбается). Метр на метр где-то. Время было ограничено, минут сорок. Конечно, мы репетировали, но волнение все равно было, для меня ведь это тоже что-то новое. Там же присутствовали мои поклонники и коллекционеры, просто случайные люди. Все чего-то ждали. И вот, девушки танцуют фламенко, музыка играет. Моя знакомая испугалась: думала, я сейчас скажу, что ничего не получилось и уйду.
Artifex: Ты очень долго стоял перед холстом не начиная. Нужно было какое-то время, чтобы прочувствовать атмосферу?
Просто это было на публике. Я же один, когда пишу. Если на пленэре работать — другое дело, а так никто за мной не подглядывает. Это интимный процесс. Работа создается из образов, мест, настроений, частично в них есть что-то фантазийное. Мне нужно все увидеть, прочувствовать, потрогать. Это уже потом все выпускается через сознание, когда работа создана в голове. Тогда ее только нужно физически воплотить на холсте. Когда начинаешь работать, то кажется, будто сам стоишь в стороне и просто наблюдаешь, как оно все само собой получается.
Artifex: Если замысел полный, то картина сама себя воплощает?
Да, она сама воплощается, а ты будто наблюдаешь за этим. Иногда спрашивают, сколько уходит времени на картину, но ведь процесс ее создания начинается не с белого холста. Она может долго вынашиваться в голове, прежде чем дело дойдет до физического воплощения.
Artifex: Бывает так, что несколько идей синтезируются в одну?
Конечно, бывает. Просто в одних работах идея появляется еще до начала, а в других возникает интуитивно, в процессе. У меня на выставке как-то спросили: «Как создается картина? Задумывается, или просто начинаешь что-то потихоньку делать?». Такой подход тоже существует, но все-таки самые классные вещи получаются, когда образ будущей работы уже живет в голове.
Artifex: Что касается стиля, тебе ближе всего импрессионизм?
Да, импрессионизм, постимпрессионизм. Импрессионистских же тоже много художников, все по-разному пишут. Один из моих любимых — Коровин.
Artifex: Как думаешь, почему большинство направлений себя изжили, а импрессионизм остается востребованным и популярным сейчас?
Это что-то на уровне восприятия, на уровне сердца. Людям хочется чего-то свежего, легкого. Задача какой была? Передать состояние, настроение, впечатление. Наверное, вот из-за этого.
Artifex: Согласись, что время, когда художникам нужно было стремиться к фотографической точности, прошло. Теперь они возвращаются назад, к передаче того самого мимолетного ощущения.
Конечно, на фотографически точные работы бывает скучно смотреть, всем хочется чего-то другого.
Artifex: То есть функция художника немного откатилась назад во времени?
Ну да. Получается, чтобы быть востребованным, конкурентноспособным, я должен дать что-то такое, чего не может сделать робот. Я вот в Китай два раза ездил, в Пекин. У них на главной площади стоит национальный музей, у меня там была персональная экспозиция. Подарки, гости, послы. Множество людей, все фотографировали. Китайцы интересуются американскими, европейскими работами, но с открытым ртом они смотрят все-таки на Россию. Для них русская живопись — это нечто другое. Так вот китайцам энергетика работы очень важна. У них даже есть специалисты, которые оценивают, насколько картина заряжена энергией.
Artifex: И как, заряжены твои картины?
Ну да, сказали, все отлично (улыбается). Хотя, конечно, у художника тоже бывают разные периоды, не все так стабильно. Но когда пишу, я же дотрагиваюсь до холста, красок. Это все передается. Это не работы, которые сделаны где-то там на фабрике тысячными партиями.
Artifex: Сколько времени уходит на искусство?
Бывает так, что «выписался» и нужно паузу сделать. После каких-то картин нужен отдых, а с какими-то можешь в процессе отдыхать. Вообще, от процесса написания я получаю огромное удовольствие. Это как релаксация. Тем более, когда потом картину кто-то покупает, вешает… это приятно.
Artifex: Жалко расставаться?
Жалко, конечно. Но все же, если я с картинами расстаюсь, то превращаю это в месяц путешествий, могу увидеть столько всего нового, написать что-то новое. Бывает, что вроде картина нравится, думаешь: «Сейчас напишу, повешу…». Но если так на картинах сидеть, то и на краски не хватит, и жить будет негде. Так что я с ними расстаюсь.
Artifex: Есть любимые работы?
Трудно сказать. Я стараюсь не влюбляться в картины. Я просто боюсь, что мне это помешает потом расставаться с ними.
Artifex: Художник должен избегать привязанностей к своим картинам?
Да, это опасно. Конечно, приятно, когда твоя работа не куда-то уходит, а остается у хороших людей, у друзей, коллекционеров.
Artifex: Моя любимая — «Море». В ней столько объема, столько воздуха. Мне нравится этот эффект трехмерности, который создается за счет того, что ближние объекты прописаны более крупными мазками, чем дальние.
Когда я пишу, то особо не задумываюсь, руки сами уже все делают. Вообще, картина — это же плоскость, плоский холст. Если тебе удалось сделать какими-то средствами из двухмерного трехмерное, то это замечательно. У меня есть некоторые работы, где такой задачи не стояло. «Венеция», например. В ней нет дали. Она плоская, но это не значит, что она плохая.
Artifex: Разумеется. А вообще, быть художником сейчас все так же романтично, как когда-то?
Кто с тобой на одной волне — у того и восторг в глазах есть. Но, конечно, сейчас художникам сложнее. Во-первых, сейчас и так все художники, кого не спросишь. Все рисуют: и взрослые, и дети. Во-вторых, телевизоры стали красивыми и стоят меньше картин. Плюс еще всевозможные постеры, печать на холсте. Чтобы быть востребованным, надо делать вещи какие-то уникальные. И действительно хорошие, стоящие. Конкуренция велика.
Artifex: Как люди должны определять, во что стоит вкладывать, а во что нет?
Тут больше надо сердцу доверять.
Artifex: Сколько твои работы стоят? Без лишней скромности.
От десяти тысяч до миллиона.
Artifex: Сейчас можно прокормиться, занимаясь искусством?
На жизнь, на путешествия хватает. Выставки требуют денег. Но других доходов у меня нет, я живу только этим.
Artifex: Бывали у художников куда более бедные времена. Если бы такие условия застали тебя сейчас, пошел бы ты чем-то еще заниматься?
Нет, я бы все равно рисовал. Что-то бы придумал.
Artifex: Если сердце лежит к чему-то определенному, то другого пути уже не выбрать?
Ну да. И наоборот: если всего хватает, и можно было бы не рисовать, я бы все равно рисовал. Тянет к этому.
Artifex: Из чего складывается цена картины? Тут же не только техника имеет значение, но и имя художника.
Конечно, если бы у меня не было необходимости зарабатывать, то цены могли бы быть другими. Но у меня много расходов. Работы стоят столько, сколько люди могут отдать за них денег. Если человек видит картину, влюбляется в нее, то он уже не может о ней не думать. Жить без нее не может.
Artifex: Это должно быть очень лестно.
Да, я сразу думаю, как полечу куда-нибудь на море. (улыбается)
Хотя сейчас люди более вдумчивые, они боятся покупать лишние вещи. Раньше набрасывались. Мне рассказывали, как раньше продавали картины на Крымском валу. Около ЦДХ в пять утра занимали места, ставили картины, приезжал народ. К 12 часам все уходили с деньгами.
Artifex: Это было в какие годы?
Девяностые. Продавалось все. Торг даже был, кто больше даст. А сейчас мы живем в одноразовом мире. Сейчас компьютер почему-то ломается через месяц после истечения гарантийного срока. Фирменная одежда рассыпается. Люди знают, что раз в три года они машину меняют. Мы живем в таком мире. А картины — это ценность, которую можно передавать. Она стоит денег, и надо сначала немного по-другому посмотреть на вещи, отойти от всего этого, чтобы ее купить. Потому что если ты живешь в такой системе, то тебе и картина не нужна.
Artifex: Поколение, которое ценило живопись и литературу, состарилось, а новое поколение привержено всему одноразовому. Как быть?
Да нет, люди все равно тянутся к прекрасному, к красивому. Когда Уорхол умер, у него вообще вся квартира была завалена старыми мастерами. Ни одной его собственной работы. И потом, люди, покупая картину, хотят купить не только ее. Они хотят вместе с ней купить историю, пообщаться.
Artifex: Появляется какая-то связь с художником, что тоже интересно.
Ну да, потому что на «просто красивых картинах» уже не проживешь. Нарисовать нормальную, хорошую, красивую картину недостаточно.
Artifex: Получается, что теперь художник должен продавать не только свои работы, но и себя.
Конечно. Если художник как человек не нравится, то и картины у него не купят. Но бывает и наоборот — покупатель видит картины и поэтому начинает интересоваться художником.
Artifex: В какой-то мере художник неотделим от своего творчества?
Так и должно быть.
Artifex: Влад, спасибо за беседу, это было большим удовольствием. Наша редакция желает тебе всего наилучшего.