Сегодня, 4 мая, празднует юбилей «флагман русского андеграунда» – Михаил Шемякин. Его путь, безусловно, хрестоматиен. От петербургского подполья и принудительного лечения в психиатрической клинике до мирового признания.
Мария Максимова поговорила с художником накануне его юбилея. О том, как всем нам научиться разбираться в современном искусстве, о деле Кирилла Серебренникова и, конечно, о планах мастера на юбилейный год.
Мария Максимова: Сейчас так много всевозможных художников развелось. Как отличить в современном искусстве «пустышку» от настоящего, подлинного произведения?
Давайте говорить начистоту. Существует западный мир, и существует русский мир, которые отличаются друг от друга всем. Если говорить об устройстве российского художественного мира – мира коллекционеров и аукционов – мы пока из себя являем нечто пузыреобразное. И, если кто-то проткнет это иголкой, оттуда что-то посыпется или польется, или просто мы услышим странный запах. Нет ещё у нас этого пространства, которое создавалось на Западе десятилетиями. Неужели вы думаете, что Абрамович сам додумался купить за 100 миллионов триптих Фрэнсиса Бэкона?! Или за сорок миллионов купить «толстую женщину» Люсьена Фрейда (прим.ред. Картина «Станционный смотритель спит»)! Конечно, ему было сказано, что: во-первых, это вклад; во-вторых, это интересно; в-третьих, через пятнадцать лет эта «толстая женщина» будет продана уже не за сорок миллионов, а за сто двадцать.
Мария Максимова: Тогда что представляет из себя состояние сегодняшнего художественного рынка, на ваш взгляд?
Это инвестиции. Это совершенно иное мышление, чем то, в котором варились коллекционеры прошлого времени. Такие профессора, как Чудновский или Перфилов, копили деньги и собирали то, что им нравится. Самый большой коллекционер – дядя Жора Костаки (прим.ред. Георгий Костаки - крупнейший коллекционер русского авангарда) – сделал миллионы, собирая у вдов за копейки произведения их мужей. Он оставил восемьдесят процентов своей коллекции России, а двадцать процентов купили Афины и за тридцать три миллиона долларов создали музей современного искусства. Но я не думаю, что дядя Жора в то время думал о том, что он когда-нибудь продаст коллекцию. Он говорил: «Я же видел, что они первые сделали это. Я купил!» Сегодня говорят иначе: «Что вы посоветуете? Во что стоит вложить деньги?» А на Западе это уже стало принципом бытия. И я понимаю, почему. Потому что ни один банк не даст те годовые проценты, которые дают аукционы искусства. Но это не значит, что тот коллекционер, который картину купил, ее любит.
Мария Максимова: Как вы думаете, чему коллекционеры отдают большее предпочтение? По какому принципу они делают свой выбор?
Есть коллекционеры, которые собирают импрессионистов. Тут уже не промахнешься. Это грандиозные полотна, и их обычно покупают мультимиллионеры. Есть коллекционеры, которые собирают старое искусство. Недавно за три миллиона фунтов был продан крошечный рисунок Франсиско Гойя. Коллекционер купил его не для того, чтобы перепродать этого Гойю. Он охотился за этой серией. Западный художественный мир очень широкий, богатый, интересный. Там есть все. А у нас пока даже не сколотилась группа коллекционеров, о которых мы можем говорить серьёзно. Начинают, но это начинание ещё очень робкое. Я человек, который прожил 50 лет на Западе, и могу сказать одно: рынок старого искусства сегодня феноменальный. Если бы мы были умнее, то покупали бы старых мастеров. Допустим, великолепная картина голландца, которая может украсить любой музей, стоит полтора миллиона. А рисунок на картоне Баския (прим.ред. Жан-Мишель Баския — американский художник), на котором или плохо сделанный автопортрет, или написано Fuck your mother, стоит три с половиной миллиона. Он, кстати, умер от передоза в 27 лет, а его картины все продолжают появляться. Им завалено все, на нем уже сделали миллиарды.
«Сегодня говорят иначе: «Что вы посоветуете? Во что стоит вложить деньги?» А на Западе это уже стало принципом бытия. И я понимаю, почему. Потому что ни один банк не даст те годовые проценты, которые дают аукционы искусства. Но это не значит, что тот коллекционер, который картину купил, ее любит...»
Мария Максимова: То есть концепции не достаточно для художника. Или лучше голым побегать, дверь какую -нибудь поджечь. Современный художник должен обладать мастерством?
Обязательно! Я очень верю в потенциал русского искусства. Колоссальные таланты живут в Новосибирске, в Магадане. Но многие живут так бедно, что не могут даже Эрмитаж приехать посмотреть. Сегодня это здорово тормозит образование. Коммунисты понимали громадную значимость искусства, поэтому искусство было объявлено идеологическим фронтом. А нас, нонконформистов, объявляли идеологическими диверсантами. Но отношение к искусству было предельно серьезное. А на сегодняшний день – «Ну мажьте картинки. Кривляйтесь на сцене, только особо не матюгайтесь, ребята». По большому счету, сегодня такая свобода, которая нам не снилась. У нас арестовывался самиздат, сажали нас за то, что мы писали картины не как полагается, бросали на два года в психушку. Это было другое время. Поэтому сегодня ныть о том, как нас притесняют, немножко комично...
Мария Максимова: К слову, в творческом классе в России сейчас ярко высказывается мнение, что арест Кирилла Серебренникова это уже что-то ниже ватерлинии. Как вы оцениваете историю с ним?
Он сидит под домашним арестом – это раз. Сидит дома, пьёт чай и смотрит телевизор. Жалко, что он не работает, но если ты творческий человек, то бери бумагу и пиши очередную пьесу, читай. К примеру, когда художник Тарас Шевченко стал кричать: «Дайте свободу Украине!», загремел за это в ссылку на военную службу. И ему царским указом было запрещено рисовать на бумаге. И есть письма Шевченко, где самым горьким для себя он называет то, что ему не дают рисовать. Если бы у Серебренникова забрали ручку, бумагу и запретили писать свои мысли, тогда это было бы тяжело.
Говорят, там есть какие-то сложные финансовые вопросы. Может быть. Я не знаю. Кому-то не угодил - тоже может быть. Но раздувать из этого что-то просто не могу. Я столкнулся один раз с ним. Меня пригласил Антон Адасинский (прим. ред. - Советский и российский актёр) и сказал, что Серебренников будет очень рад, если Шемякин у него в театре что-то поставит. Пришли к нему в кабинет и, в конце концов, выяснилось, что мы должны ему заплатить огромные деньги. Сумма такая, что практически перекрывает оборот моего Фонда за год. И я ушёл, по-русски говоря, обо*ранным. Получалось, что Шемякин пришёл к нему клянчить, чтобы он дал на своей сцене поиграть, ещё и платить должен. Дал нагоняй Адасинскому: «Ты куда меня привёл?» Он говорит: «Я не знал. Меня попросили с тобой познакомить».
Вот такая у нас была встреча, не очень приятная. Не скажу, что это повлияло на меня, и я тут же стал потирать руки и говорить: «Арестовали – и слава Богу!» Поступай правильно!
Конечно, я могу допустить, что элемент репрессивности в этой истории есть. Но я сам довольно резко всегда выступаю, однако, пока ещё на свободе. Хотя каждый из нас сегодня должен помнить, что от сумы и от тюрьмы зарекаться нельзя.
«Я столкнулся один раз с ним. Меня пригласил Антон Адасинский и сказал, что Серебренников будет очень рад, если Шемякин у него в театре что-то поставит. Пришли к нему в кабинет и выяснилось, что мы должны ему заплатить огромные деньги. Сумма такая, что практически перекрывает оборот моего Фонда за год. И я ушёл, по-русски говоря, обо*ранным…»
Мария Максимова: Владимир Путин как-то в шутку сказал, что после смерти Махатмы Ганди и поговорить не с кем. А Вам есть с кем поговорить?
У меня много замечательных друзей. Говорю со своей супругой Сарой. Это мой помощник, необычайно смелый человек, который не побоялся со мной поехать в Афганистан, перейти нелегально границу и заниматься вызволением из плена советских солдат. Плюс ко всему, она ведёт мои дела, все сложные проекты. У неё большая библиотека на английском, французском и русском. У меня своя, большая, увы, только на русском! И с ней обо всём всегда интересно говорить. Потому что мы понимаем друг друга. Плюс у меня есть замечательные друзья – искусствоведы, историки. Отец Владимир Иванов – настоятель собора в Берлине. С Володей я могу говорить часами, один из феноменальных умов. Мои многочисленные родственники – кабардинцы Кардановы. Да иногда просто на улице поговоришь с простым человеком и понимаешь, что нету простых людей, каждый человек – это удивительный мир, целый космос! Так, что мне поговорить есть с кем.
Вот почему меня интересуют русские говоры и загадки, над иллюстрациями к которым я сейчас работаю. В них я раскрываю ум и душу русского крестьянина, которым брезговали в царское время. Брезговали разговорным языком. А когда ты видишь и начинаешь изучать народное творчество, понимаешь, что перед нами грандиозные мастера лепки слова, отточенной образности и уникального мышления.
Мария Максимова: У Шевчука принято спрашивать, жив ли русский рок? Вас не могу не спросить: жив ли русский андеграунд?
Андеграунда сегодня не может быть. Он почил, поскольку произошла перемена строя. Что такое андеграунд? Это искусство подполья. Мы назывались «художниками подполья». Сегодня ну никак мы себя этим обозначить не можем. Каждый лепит кто во что горазд. В свое время мы понимали, что наши работы никто не купит. Но мы не могли жить без того, чтобы не писать. Взять московскую школу нонконформизма – это Оскар Рабин (прим.ред. Оскар Рабин - один из основателей неофициальной художественной группы «Лианозово»). Другая линия феноменальная – художник Олег Целков. Человеку 84 года, а он работает как зверь.
А сегодня о ком мы можем говорить? Ну делают какие-то похабные картинки. Сами признаются, что главное – скандал! Нарисуют бабу-крестьянку, которая делает минет в поле во время уборки урожая. Или Лев Толстой стоит в поле голый со Сталиным. Да, это всё мило, этим занимались когда-то Комар и Меламид, но сегодня это уже классика.
Мария Максимова: То есть вы против таких сомнительных проявлений?
Разумеется сегодня – все можно. Но это «дежа вю», как говорят «лягушатники». Я внимательно слежу за тем, что происходит в изобразительном искусстве сегодняшней России, но пока ничего серьезного, к сожалению, не вижу, а был бы рад. Сегодня молодые художники хотят не отставать от Америки, от Запада, но всё равно выглядят, отрываясь от корней, довольно комично. Мы вполне самодостаточны. У нас – русская икона, русский авангард и колоссальная школа соцреализма. Двигаясь от своеобразия русского искусства и образа жизни, мы должны оставаться самими собой. И сколько бы ни запускали лаптем в сторону Америки и Запада, все равно комплексок какой-то гложет. И время от него избавляться.
«Мария Максимова: В чем смысл жизни?
М.Ш.: Быть человеком!»
Мария Максимова: Но говорят, что искусство становится все более целомудренным. Или отношение к нему...
У меня была выставка в моем Фонде. Там были фотографии из моей петербургской советской мастерской, на которых обнаженные натурщицы. Сегодня мы настолько стали целомудренными, что до 18 лет туда нельзя стало заходить: увидев голую тетеньку на фотографии, ребёнок может впасть в неистовое состояние! На сегодняшний день начинается православный ваххабизм. И это очень опасно! Я сам был послушником в монастырях. Я прекрасно понимаю, насколько важна вера в душе человека, но когда это превращается в мракобесие – это становится страшно! Бог никогда не требовал поклонения этому! В этом есть что-то от язычества. Зашёл, закрыл дверь, пообщался с Богом, обратился к нему. И если вера у тебя с горчичное зерно, значит, сможешь сдвинуть горы. Мне пока гору сдвинуть не удавалось. Ну что поделать, копим веру… (смеётся).
Мария Максимова: Этот год для вас юбилейный. Очевидно, что для вас времени не существует. Но все же... Что планируете? Куда предложите читателям идти? Что смотреть?
Во-первых, готовлюсь к серьёзной выставке с серьезными кураторами в музее Современного искусства на Гоголевском бульваре. Там будет показан метод моего образовательного процесса, там будут показаны мои поиски и там будут показаны совершенно новые малоизвестные технологии, с которыми я работаю. Потом, возможно, успеем приготовить образовательные мультфильмы для детей на «Союзмультфильме».
Далее я делаю большую работу: готовлю книги буквари-ребусы, связанные с русскими загадками и русскими говорами. В Петербурге в моем Фонде на днях открывается выставка «Забинтованная фигура». Может быть, что-нибудь будем делать с Ольгой Свибловой. Я с юных лет занимаюсь фотографией и думаю, можно сделать интересную подборку.
Короткий блиц «Хит-лист Михаила Шемякина»
Мария Максимова: Если один цвет, то ...
Белый. Потому что это не цвет…
Мария Максимова: Если один фильм, то ...
«Страсти Жанны д'Арк» Дрейера. Это как образец, как снимать крупным планом. Это искусство!
Мария Максимова: Если одно музыкальное произведение, то ...
Ave Maria.
Мария Максимова: Если одно стихотворение, то…
Всегда Бродский! (достаёт из кармана маленький томик Бродского, затертый до дыр, и читает «Рождественскую звезду»)
Мария Максимова: Если бы у меня была волшебная палочка, то...
Я бы ей махал направо и налево. Что-нибудь бы случилось. Мне нельзя давать волшебную палочку. И шашку...
Мария Максимова: Если бы у меня была шапка невидимка, то...
Я бы сидел в ней в музеях. Постоянно. Когда музей закрылся, и в тишине ходить. Что может быть прекрасней?
Мария Максимова: В чем смысл жизни?
Быть человеком!