В 1888 году композитор Густав Малер (Gustav Mahler) задумал написать новое произведение, и оно стало для него самым настоящим испытанием. Сразу после начала работы над ним друг за другом умерли его отец, мать и сестра. В процессе сочинения композитору довелось пережить публичный провал своей первой симфонии, неприятие и негодование коллег-дирижеров по поводу отдельных частей новой. Они чуть со стульев не падали и все, как один, утверждали, что играть подобное — непростительный риск.
Любимый учитель Ганс фон Бюлов также не понимал эту музыку. Во время прослушивания одной из частей от ужаса с ним случился невротический удар. И даже после премьеры испытания не закончились — через полтора месяца застрелился брат Густава Отто. Но кто сегодня вспомнит о подобных потрясениях? Это была Симфония №2 или «Воскресение». Возможно, такова цена гениального произведения, которое даже спустя целый век собирает полные залы людей, желающих испытать эстетическое наслаждение.
За 20 минут до действа я зашел в фойе концертного зала им. Чайковского. Людей - тьма. При беглом осмотре зала я увидел всего 10-15 свободных мест, и то в амфитеатрах и на балконе. Поэтому я хотел бы выразить благодарность дирекции концертного зала: меня посадили в один из первых рядов партера, прямо напротив первой скрипки.
Небольшое отступление. В моей биографии есть несколько месяцев работы в филармонии, и я не понаслышке знаю, что многие музыканты и коллективы любят задерживать свои выступления на 30, 40 и даже 50 минут! Есть у них такой тренд. Поэтому я был невероятно удивлен, когда участники концерта начали выходить на сцену ровно в 19:10. Вот что значит — оркестр Большого театра! Дальнюю сцену и балконы над основной заняли хористы, степенные, с гордо поднятыми головами, одетые с иголочки. За ними шли солистки в красивых платьях, они расположились на стульях на авансцене. Элегантные оркестранты распределились по всей основной сцене. Все замерли в ожидании последнего участника. И вот на центр авансцены вышел руководитель и один из лучших современных российских дирижеров Туган Сохиев. Симфония началась.
Союз двух гениев чувствуется сразу, даже на физическом уровне. Как только были сыграны первые такты, мне показалось, что в зале резко поднялась температура, словно кто-то внезапно включил несколько мощных обогревателей. Но разве это возможно? Я стал искать причину внезапного потепления, оглядываясь по сторонам. А тем временем становилось все жарче, следить за концертом приходилось, помахивая на себя своим же свитером. Это не было моей фантазией, люди вокруг чувствовали то же! Они махали на себя платками, вытирали пот со лба, пили воду. Солистки на авансцене покрывались влагой. Что это было — энергетика оркестра? До сих пор не могу понять, но все присутствующие довольно быстро привыкли к новой температуре.
Меня очень впечатлил Туган Сохиев, я следил за его работой на протяжении всего концерта. Он совершенно не суетился. Никаких метаний из стороны в сторону или резких взмахов руками. Минимум движений, он вообще почти не двигался с места, поворачиваясь разве что корпусом. Я заметил еще один интересный аспект работы дирижера. Работая, например, со скрипками, Сохиев мог внезапно развернуться и начать работать с конкретным музыкантом в совершенно другой стороне сцены. Скорей всего, он слышал фальшь или изменение темпа. И только тогда, когда сбившийся музыкант опять “вставал в строй”, дирижер возвращался к скрипкам.
Помимо высокого профессионализма, меня впечатлило в маэстро то, что в работе с оркестром он задавал настроение каждой части симфонии своей мимикой: от суровой и гневной в начале «Воскресения» до безмятежной и трепетной к концу. Так же как актер проживает свою роль, Сохиев сначала сам проживал музыку Малера, а уже только потом заставлял прожить ее нас, слушателей. И эффект был просто потрясающий: напряжение в зале создалось невероятное, я не мог оторваться от оркестра, не замечал ни присутствия других людей, ни посторонних отвлекающих звуков.
Отдельной реплики заслуживает партия хора. Малер долго не решался вводить его в симфонию. «Пока я могу выразить мое переживание словами, я, наверняка, не сделаю из него никакой музыки». Но позже, под впечатлением от Девятой симфонии Бетховена, он передумал. Хористы целый час просто стояли, чтобы вступить в последние 13 минут. Но зато как вступить! Я думал, что эмоциональный пик уже позади, но хор просто пробил потолок. Последние минуты «Воскресения» прошли в совершенно невероятном блаженстве, это было ни с чем не сравнимое удовольствие. Как будто на небольшое время я стал абсолютно свободен от пороков, страстей, всего материального, держащего нас, людей, внизу тяжелым якорем. А ведь именно этого, как мне кажется, и добивался Густав Малер своей симфонией: дать человеку возможность пройти весь путь очищения от мирской грязи и заставить его духовно переродиться, испытать то самое воскресение Иисуса Христа, которое так часто изображается во всех видах искусства. Где это еще возможно, как не в музыке?
А тем временем концерт подходил к концу. Когда были сыграны последние такты, хор взял самые высокие ноты и дирижер развернулся к зрителям, зал просто взорвался. Аплодисменты были оглушительными. К сцене мгновенно выстроилась целая очередь желающих одарить исполнителей внушительными букетами. Несколько сотен кристально чистых людей никак не хотели отпускать оркестр, коллектив целых пять раз выходил на поклоны. А из зала слушатели просто выпархивали. Казалось, что он буквально пронизан абсолютно безмятежной атмосферой. Все улыбались друг другу, пропускали пожилых людей в гардеробе, а главное - дышали полной грудью так глубоко и спокойно, как будто только что попарились в бане. Из фойе даже не хотелось выходить.
Но я вышел. Холодный вечер ранней весны, снег с дождем. А у меня пальто нараспашку, шарф болтается на шее, на лице улыбка до ушей. И в голове только самые светлые мысли.