Анастасия Рюрикова-Саймс — художник-символист с обширным «алфавитом» символов. Свое творческое видение она воплощает в разнообразных формах: полотна, ювелирные украшения, театральные декорации и костюмы. Мы побеседовали с Анастасией о ее работе и семье.
Биографическая справка: Анастасия Рюрикова-Саймс родилась в 1969 году в семье художников. Ее дед, Петр Пашкевич — художник кино, который работал над фильмами «Герой нашего времени» (1966), «Преступление и наказание» (1969), «ТАСС уполномочен заявить» (1984) и другими. Мать, Наталья Рюрикова — директор и создатель галереи «Дом Нащокина», а дяде, Андрею Пашкевичу, принадлежит цикл символических полотен «Политэкология». Сама Анастасия училась в художественной школе при МГХИ им. В. И. Сурикова, а потом окончила ВГИК в качестве художника-постановщика. В 1993 году Анастасия переехала в США, где живет и по сей день. В настоящее время она управляет собственной ювелирной компанией Anastasia Simes Jewelry, а раньше работала в Synetic Theater. Спектакли в этом театре ставятся без слов, с большим количеством действий и танцев.
Artifex: В картинах вы используете образы или символы?
Символы образны, если можно так сказать. Для меня очень сложно провести грань между одним и другим. Я думаю, что человеческое подсознание, человеческий ум понимает именно символы. Так что, если можно их разграничивать, то это в большей степени они.
Artifex: Эти символы содержат личные архетипы или имеют определенную культурную почву?
В них есть производные нашей культуры, что-то из детства, с чем мы выросли, язык, который нам был дан, существующие в нем символы, и в то же время какой-то общечеловеческий язык символов. Я думаю, что это идет из моего детства. Я живу на двух континентах, поэтому могу сказать, что это, скорее, общечеловеческие символы, нежели сугубо культурные. Хотя, конечно, избегать этого невозможно, да я и не стараюсь. Мы все живем в определенной культуре. Например, мои картины с быками — отчасти глубокое воспоминание о фильмах про революцию, которые без конца прокручивались на нашем любимом телевидении, когда я росла. Все эти огромные массы, несущиеся куда-то под руководством того или иного лидера… Наверное, с этого времени для меня эта сила - «несущаяся», «народная» — совершенно поразительное интенсивное зрелище, одновременно пугающее и завораживающее.
Artifex: Понятие глобализации вам близко?
Нет. Я считаю, что фольклорная культура, присущая каждому народу, за исключением, наверное, Америки — очень ценная вещь, потому что это собственные коды. Но я обращаюсь скорее к общечеловеческой натуре, которая не сжата рамками определенной страны. Это должно резонировать с людьми разных культур, хотя с некоторыми резонирует больше чем с другими.
Artifex: Ваши символы переходят из картины в картину, или обретают каждый раз новое значение, не связанное с прежними работами?
Как правило, я пишу серии. Серия — это работа над определенной внутренней темой, которую я исследую в самой себе и в мире вокруг. Отчасти они переходят из картины в картину. У меня со временем появился собственный алфавит символов. Они значат для меня что-то конкретное, но с определенной референцией к теме. Надо сказать, что интерпретация — это очень индивидуальная вещь. Я иногда сталкиваюсь с настолько разными ассоциациями, которые возникают у людей, смотрящих на мои картины, что просто теряюсь.
Artifex: Их лучше истолковать словами или прочувствовать?
Художники, наверное, поэтому и рисуют картины, что не любят объяснять словами. Бывают, конечно, редкие случаи, когда любят и поговорить, и порисовать, но я не из этих. Для меня образ идет впереди слова, поэтому мне придется сильно потрудиться, чтобы перевести образы в слова. Я вижу сюжет раньше, чем могу объяснить, что он значит. Потом я смогу это сделать, но сначала это просто какая-то формула или ключ, какое-то символическое предложение, которое я расшифровываю, пока рисую.
Artifex: Символ — это и чувство, и мысль, и энергия?
Толчок энергии рождает чувство, идет реакция, и только потом это становится мыслью. С моей точки зрения, мысль, оформленная словами, есть практически последняя инстанция.
Artifex: Вы также занимаетесь ювелирными украшениями. Что для вас металл как материал, и насколько сильно работа с ним отличается от работы с кистью?
В чем-то это очень похоже. В том и другом случае я вижу законченную вещь сразу. Если в живописи я работаю больше с духом, то металл — это энергия земли, материального мира. Для меня он - интересный материал с определенными ограничениями, но в то же время с новыми качествами, которые я не могу воплотить в картине. Кроме того, украшение — это маленькая вещь с интенсивной энергией, которую мы можем носить с собой всюду, а вот картину - все же нет.
Artifex: Символизм вам ближе, чем сюрреализм?
Однозначно. Сюрреализм кажется мне гораздо более ментальной вещью. Хотя я, например, очень люблю Магритта (Рене Франсуа Гилен Магритт — бельгийский художник-сюрреалист — прим. Artifex), но сюрреализм для меня не так интересен, потому что это скорее уже игры ума.
Artifex: Имел ли на вас влияние Андрей Пашкевич, ваш дядя? У него же тоже достаточно символичные работы.
Забавно то, что он начал писать довольно-таки поздно. Я начала быть художником раньше него. Андрей начал писать картины, когда я была подростком. Для него это был прорыв, потому что он хотел быть художником, но так получилось, что стал оператором. Андрей Пашкевич очень долгое время подбирался к живописи. Я бы сказала, что мощнейшее и формирующее влияние оказал дедушка, который фактически с раннего младенчества обучал меня живописи. С ним у меня был фантастический контакт. У нас был свой птичий язык, на котором мы говорили, и никто не мог нас понять.
Artifex: Я услышала в одном из интервью с вами фразу «technical progress — new apples» (с англ. «технический прогресс — новые яблоки» — прим. Artifex). Технический прогресс — это новые возможности, источник новых страстей или разрушение чего-то древнего и сакрального, свойственного человеческой натуре?
Я думаю, что все вместе. Вообще технический прогресс меня восхищает - и в то же время ужасает. Как и все процессы человечества — это обоюдоострый меч. Это еще одно поле боя, на котором идет битва за душу человека. Это такое специфичное, очень интенсивное зеркало, в котором отражаются все битвы, все лабиринты, все откровения — все это можно найти в интернете. Конечно, искушение новое, потому что зеркало довольно колдовское. Это как вступать во взаимоотношения с самим собой, но на другом уровне. Важно индивидуальное использование.
Artifex: Вы говорили, что нужно распределять себя таким образом, «чтобы на всех хватало». Нашли ли вы гармонию между матерью, творцом и женой?
Это разные взаимоисключающие роли, которые требуют большой тренировки в переключении скоростей. Энергия творчества и энергия материнства далеки друг от друга. По крайней мере, в моем случае. Творческая энергия — мужская и требовательная, поглощает полностью. Материнство тоже поглощает полностью, но по-другому. Это мягкая энергия, которая предполагает совершенно другое направление. Знаете, это как теория о том, что не совместимы гениальность и злодейство. Она для меня непонятна. Человек, который удаляется в творчество целиком, как раз становится почти злодеем, потому что люди вокруг совершенно перестают его интересовать, у него совсем другие задачи. На злодейство у него, конечно, тоже времени не будет, поскольку он занят творчеством, но и на человеколюбие не остается.
Artifex: Что для вас цвет? Это энергия или что-то еще?
Это система символических ключей. Это то, как расшифровывается мое послание. У меня есть определенная иерархия цветов. В моем мире каждый цвет означает что-то. Я работаю в основном с пятью цветами: черный, красный, белый, синий и золотой. Среди этих цветов создаются разные истории.
Artifex: В этой системе «любовь и ярость» обозначаются одним красным цветом. Эти два явления равны по силе?
Есть разная любовь и разная ярость, но они могут сходиться в одной точке кипения. Для меня все же красный — энергия жизни во всех ее максимальных, интенсивных проявлениях. В моем лексиконе ярость — это позитивная вещь, движущая, очищающая при определенных обстоятельствах энергия в своем чистом проявлении. Она не имеет негативного нюанса.
Artifex: Как повлияла работа в театре на вашу живопись?
Когда я начала работать в театре, стало очень мало времени, и я перешла на небольшие картины и зарисовки. Стала использовать черный фон, потому что костюмы обычно рисую на черной бумаге. Для меня черный — мир до создания, с него все начинается.
Artifex: Думаете ли вы, что ваши картины и символы ожили в театре?
Я пронесла туда какие-то символы и систему цвета. Театр предполагает раскрытие истории, и это уже другие задачи.
Artifex: Вода — один из ваших основных символов. Каково было с ней работать в Synetic Theater?
Я, конечно, очень люблю воду, но работать с ней — это страшный ужас. Она живет абсолютно своей жизнью. Нужно было создавать костюмы, которые в течение девяноста минут будут сражаться с ней и оставаться в приличном виде. Я поняла, насколько вода своенравная. Это стихия, которой нельзя диктовать практически ничего — под нее можно только подстроиться. В принципе все спектакли, для которых я делала декорации, начинала всегда с символа. Например, один из последних спектаклей, «Данте», я делала декорацию, которая была воплощением депрессии. Для меня «Божественная комедия» — это путешествие Данте на темное дно своей души. С моей точки зрения, Ад — это путь в самого себя. А вот «Ромео и Джульетта» — спектакль о времени. Там постоянно происходит несостыковка в нем. Это зловещий сценарий судьбы, и действие спектакля было помещено внутрь механизма часов. «Собор Парижской Богоматери» был для меня про сердце. Действие происходило в основном внутри собора, сердце которого — оргáн. Вся декорация была огромным движущимся инструментом, который превращался в город, лабиринт и т.д.
Artifex: У вас одна из серий картин про Обломова. Почему выбрали именного этого литературного героя?
Это была, кажется, моя дипломная работа. Нам нужно было тогда сделать что-то по литературному произведению. Я лет в двенадцать прочитала «Обломова» и ужаснулась. Это был для меня такой шок, который заставил меня начать двигаться. Я в нем увидела себя и поняла, что надо менять жизнь.
Artifex: Иногда кажется, что это именно вы смотрите с полотен на зрителя. Это автопортреты или нет?
Вы знаете, вообще все художники рисуют с утра до вечера только себя. Даже когда они рисуют других людей. От себя не убежишь. Рисуешь картину — рисуешь себя. Иногда я это делаю осознанно, иногда - неосознанно. Это могут быть мои части личности или символы, которые мне легче выражать, придавая им мои черты. Всегда на первом месте символ. Даже если я пытаюсь нарисовать себя, то это только отчасти автопортрет. Это всегда что-то еще, какое-то исследование. Хотя какие-то картины - про женский архетип, но в целом все же о человеческой натуре. Ведь у нас такая странная система: мы - наполовину дух, а наполовину - зверь.
Artifex: «Words will disappear anyway» (с англ. «Слова все равно исчезнут» — прим. Artifex) — повторили вы слова Петра Пашкевича, когда говорили о том, почему пишете картины. Думаете ли вы так до сих пор?
Он имел в виду немного другое. Когда в детстве во мне нагревалось видение картин, которые я хочу написать, я всем рассказывала о нем. Дедушка говорил мне, что не надо растрачивать эту энергию на слова, потому что потом я не захочу писать картину. Это осталось законом для меня. Я никогда не говорю о картинах, которые собираюсь написать, и я никогда не показываю незаконченные картины никому, кроме людей, которые живут со мной в одном доме.
Artifex: О подходе к написанию произведений вы говорили, что «не ждете вдохновения» и «сразу видите всю картину». Как тогда рождаются ваши картины?
Ждать вдохновения — это примерно как дозвониться Господу. Там много желающих! И ты сидишь и дозваниваешься. Не нужно ждать. Балерина не может выйти на сцену без тренировок и прокрутить 32 фуэте. Должна быть ежедневная тренировка, которая позволит быть в форме. На каком-то этапе совпадают «художественная накаченность» и энергия, которая через тебя проходит. Для этого надо стучать в эту стенку самостоятельно и держать дверь открытой. Сюжеты картин сваливаются обычно на меня, как кирпичи. Возникает законченный образ, и я пытаюсь его осуществить, но это не до конца всегда удается. Иногда приходят несколько - одна впереди, а другие размыты на заднем плане. Они теряют свою энергию и исчезают, если я их не написала. Я читала о поэтессе, на которую поэмы сваливались так же внезапно. Она бежала домой записывать, потому что если этого не сделать, то поэма пропадет навсегда. Вот и у меня примерно так же.
Artifex: Спасибо за интервью.