Зверь

Музей «АЗ» носит имя художника, которого даже друзья называли Зверем. И дело не только в фамилии. Анатолий Зверев — один из самых ярких представителей нонконформизма и андеграунда в Советском Союзе и просто скандальная личность. «АЗ» в этом году отметил третью годовщину со дня открытия.

Зверев, будучи нонконформистом, действительно никогда не знал комфорта. Он родился в 1931 году в семье инвалида и рабочей. С детства его пугал враждебный мир вокруг:

«…и от двери черная ручка, как дьявол или нечистый дух, смотрела на меня <…> меня пугал шелест листвы, и черные тени <…> и не хватит на свете бумаги, чтоб описать столь ужасные видения…»

Веселье сверстников казалось ему «подозрительным», и он проводил время дома. Там Анатолий наблюдал, как крысы «с противными хвостиками» разгуливали по кухне и комнате. Все его обучение как художника — домашние занятия у живописца-гравера Николая Синицына и недолгое пребывание в художественном училище имени 1905 года. Из последнего, по словам Зверева, он был исключен за внешний вид.

Не быть принятым в Союз художников, из-за этого считаться тунеядцем (художник вне Союза — не профессия), скрываться от милиции и в то же время драться, буянить, распивать алкоголь в общественных местах, спать, где и у кого придется, иногда укрывшись только газетами — такой была жизнь Зверя. По воспоминаниям художника Михаила Кулакова, Зверев в качестве транспорта признавал только такси, чтобы суметь улизнуть от охранителей правопорядка. Дальше схема проста: «как можно быстрее добраться до очередного знакомого, где можно скрыться от враждебного мира, выпив и закусив».

Качественные холсты и краски могли купить только художники Союза, но это не особо мешало Анатолию. Он творил как жил. Его «краски» были интересней. И речь совсем не о масле с гуашью. «Истинное искусство должно быть свободным, хотя это и очень трудно, потому что жизнь скованна», — говорил Зверев и пускал в ход пепел, помидоры, свёклу, горчицу, тряпку, кухонный нож и еще многое из того, что сложно представить в арсенале художника.

Казалось бы, «лучший русский рисовальщик», по мнению Пабло Пикассо, должен был прижиться в среде неофициального искусства. Однако друзей у него не было. Почти. Еще в детстве он стал считать своим другом Леонардо да Винчи, так как «был поражен одинаковости в выражении мыслей».

Впрочем, художники приходили к Анатолию, когда он устраивал праздники на только что полученные гонорары, но тут же, при нем, демонстрировали зависть. Сценарий был всегда один: «Появлялись деньги, накрывалась "поляна" — и снова "все люди братья", а потом — "ничего тут не поделаешь"…», — рассказывала знавшая Зверева Наталья Шмелькова. Вот в таком карнавале и жил Анатолий Зверев.

За исключением небольшой выставки в московском горкоме графиков в 1984 году, Зверев за свою жизнь ни разу не выставлялся на родине. Сегодня же в центре Москвы есть целый музей, носящий его имя. Три этажа включают более двухсот пятидесяти работ, которые раскрывают творчество художника с разных сторон.

Здесь зритель может увидеть портреты и автопортреты. Некоторые из картин обуглены по краям. Сначала это кажется одним из многих странных приемов Зверя. Отчасти теперь так. Сам Зверев вряд ли бы огорчился, увидев такое. Даже если кошка пробегала по его холсту, он не расстраивался, а говорил, что это новый штрих, до которого он сам мог не додуматься. Однако обугленные края холстов – это следы пожара, который произошел в 1976 году на даче коллекционера Георгия Костаки. Спрессованные рисунки не сгорели. «Плодовитость» Зверева, за которую его часто укоряли, спасла его работы от гибели. Это происшествие добавило колорита картинам: как творчество Анатолия Зверева выжило во враждебном обществе, так и его картины прошли через пожар.

Кажется, что Зверев всегда смотрит на посетителя с полотна — присутствие зорких блестящих глаз постоянно среди всех цветовых пятен, линий и штриховки. Вот Анатолий в шапке-ушанке, а здесь - в модной шляпе, но его взгляд всегда устремлен на зрителя.

Это не самолюбование, а выражение масштаба личности любого человека, пронесенное через свое «Я». В каждом произведении одновременно целое состояние и момент сейчас, через секунду, через вечность. Сама суть поймана художником в порыве «с рыком», как рассказывали те, кто видел, как он пишет. Действия неоконченные, мимолетные. Здесь он закурил сигарету, а здесь на секунду прищурил глаза, будто за этим следует другое действие. Мазки зачастую неясные и расплывчатые, как след движения на фотографии с большой выдержкой. Вот оно «Я» — сумасшедший, пьяница, изгой, старец, юноша, или интеллигент. Из потока карнавала он вылавливал себя и всех, себя во всех, и всех в себе.

«Садись, детуля, я тебя увековечу», — говорил Зверь и действительно увековечивал. Женские портреты, как и пейзажи, занимают отдельное место в его творчестве. Важно было уловить помимо сути пространства или человека другое — обаяние женщины и природы, эти стороны их естества. Мимолетный взмах ресниц, прикушенные губы или нечеловеческая мощь метели, вихри и дрожание воздуха — все это в резких, тонких или жирных мазках.

Выделяются среди прочих девушек на полотнах портреты возлюбленной Анатолия Оксаны Асеевой. Она была старше его на 30 лет, но это было чувство не просто к человеку, а к целой эпохе. Для Оксаны Зверев был случайно сохранившимся во времени человеком из 20-х годов, как и она для него — той самой музой авангардистов Хлебникова, Маяковского и Пастернака, голосом из Серебряного века. Ее портреты — это молодость, теплое свечение и обаяние. И это при том, что даже дети на его картинах этим самым обаянием не обладают. «Не по-детски» спокойны и вдумчивы их взгляды с полотна, будто перед ними проносится их будущая жизнь, их «завтра».

Самые неожиданные стороны творчества Зверя — иллюстрации к «Запискам сумасшедшего» Николая Гоголя. «Страшна душевная чернота»,— писал Николай Васильевич в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Зверев тоже эту «черноту» видел как художник, как тот, кто изображал самую суть людей и предметов.

Иллюстрации к произведениям именно этого писателя — возможность показать, насколько верно утверждение о «черноте». Разговор идет не столько о произведении, сколько о самой жизни.

Также в музее представлена супрематика Анатолия Зверева. Только супрематизм Зверя не такой, каким его привыкли представлять. Фигуры на картинах – живые, они дышат, ходят, смотрят с полотен на зрителя. И кажутся знакомыми очертаниями то ли людей, то ли города, то ли домов, напоминая смутные видения в беспокойном странном сне.

Художественные приемы Анатолия разнообразны, но это совсем не желание выделиться. Художник в творческом порыве за считанные минуты находил разные способы «выцепить» самую суть, благодаря чему портрет становился действительно портретом, а пейзаж — пейзажем. Его творчество — слепки мгновения из вчера, сегодня, завтра, интонаций, настроений и внешних примет всего, что попадало в поле зрения. Оно мимолетно и подвижно, как сама жизнь.