Надвечное созревание Исаака
Левитана. Плёс

Пейзажи Левитана – в них много за рамой – там его безымянный оппонент. Бывает, думаешь – ушло из людей внутреннее спокойствие – а было ли оно?.. Дивное место, Плёс, пропиарил оператор Парфенова в фильме «Русские евреи».

Сегодня посмеиваются над пейзажной живописью, называют всё – Шишкиным. Понять это можно, мы пережили XX век, и «главный по вареникам» торжественно сказал: «Важное должно быть видно». Когда Левитан получал образование в училище, которое сегодня носит имя Глазунова, ему приходилось слышать нечто подобное. Десятилетие, в которое Левитан стал художником, отмечено появлением такого альтернативного Академии художеств института, где есть и имя Шишкина, как «Передвижники».

Передвижники – это и возможность заработка, и самовыражение, и поиск национальной идеи – у истоков преподаватели Перов, Саврасов. И дело даже не в том, что им надоели «ордена, эполеты, андреевские ленты» – живописи нужен воздух, и Левитан любил тихий вечерний воздух. Биографы будут потом активно цитировать из весеннего письма 1887 года: «это божественное нечто, разлитое во всем». Учителя тянули его из мастерской на улицу, и Левитан раскрылся изнутри, стал свободен.

Передвижники – это раскрепощенность чувств без страха превысить лимит восприятия. Левитан оказывается втянут своими учителями в эмоциональный диалог с природой – у меня было другое сравнение – распахнул ставни души. Он мог надорваться, как Саврасов, но выдержал, Чехов даже обыгрывает имя, «по-левитановски», несмотря на «порочное» сердце. Биографы пишут о резкой смене настроения, свойственной его характеру, – в Плёсе (1888-1890) Левитан преодолевает себя.

Если так можно говорить о художнике – становится философом. Пять меланхолических писем 87-ого, первая неудавшаяся поездка по Волге, душевный надлом, напряженная работа, малый успех крымских этюдов, ничем пока достойным не завершенное десятилетие, начавшееся с триумфа. «Осенний день. Сокольники» (1879) приобретает Петр Михайлович Третьяков для своей галереи.

Паустовский крепко распространяет слух, что у Левитана на полотнах нет людей – здесь тонкость:

Другой биограф, Евдокимов, приводит интересное наблюдение, с выставки, где продана картина. «Ненужную женщину влепил в пейзаж», – ругает Левитана подвыпивший Саврасов и ставит ему «отлично» с двумя минусами. Левитан любит своего учителя, прислушивается, ищет по кабакам, и пользуется, чтобы побыть рядом, возможностью поднести шляпу. Сказанное не могло не повлиять, тем более что «женщину влепил», если читателя это интересует, даже не сам Левитан…

В письме к Чехову (брат которого и «влепил») через год после Плёса Левитан пишет: «милая наша компания, состоявшая из Софьи Петровны, меня, Дружка и Весты-девственницы» (Затишье, 29 мая 1891, Чехову А.П.) – это уже сложившаяся компания. Название места в глубине Тверской губернии очень соответствует его теперешнему после-плёсному состоянию. Он научился работать в плохую погоду, но, что еще важнее, пришел к философии, что нет плохой или вредной погоды. «После дождя. Плёс» (1889).

Веста – это его собака, охотничья, а в мифологии – богиня очага, то есть это такая в имени собаки ирония над своим неустроенным бытом. И в ранние годы Левитан зачитывается книгой об охоте – необходимое тогда утешение, Левитан жил бедно и никогда больше о том времени не вспоминал. Дружок – Алексей Степанов, с которым вместе начинали, единственный, кто мог его понять, и это, вероятно, сближало. Софья Петровна – хозяйка литературного салона, в который они все входили.

Степанов – очень буквален, «Лоси едят сено зимой» (1889). Эта картина понравилась Третьякову. И академиком станет уже после смерти Левитана. Его пребывание в Плёсе отмечено тем, что он - как бы - сторонний наблюдатель жизни мастера. Левитан – иносказателен. Веста лаяла, сколько ее просили: раз, три, восемь. Софья Петровна – дикарка в мужских брюках, без головного убора, прекрасно играла на рояле, не могла не обаять и собой смущала плесовчан – это о достоинствах.

В России не так много мест, где бы ландшафт так полно сливался с личностью художника, как здесь, в Плёсе – каждый шаг ставишь вслед Левитану. Я в восхищении от маленьких дорожек. Вниз по склону идет деревянная лестница. Когда Левитан поднимался здесь, ее не было, ему приходилось вскарабкиваться по отлогому склону, в котором были ветхие ступени к старой церкви. Человек искал место, с которого он лучше увидит Россию, и нашел эту точку – в Плёсе.

Левитан отдал свое имя не училищу – печальному пейзажу, и если хочется сказать, но не умеешь выразить, достаточно произнести – «левитановский», и тебя поймут (это подмечает А.П. Чехов). Деревянная церковь, к ней ведет дорога, мощенная выпуклым булыжником, и старые фонари. Чтобы представить, как заинтересовала Левитана эта церковь, не обязательно листать биографии, достаточно вглядеться в два этюда, где внутреннее убранство церкви, и то, как они вошли туда…

Красное, цвета свечи, одеяние алтаря, сгустившийся под потолком мрак монастырской кельи, дальше нужно домыслить: пахнуло ладаном, услышали пение отца Якова, служившего обедню. Левитан списывает ветошь иконостаса и внешний вид церкви, но чуть менее удачно. Третьякова это интересует.

«Сообщаю Вам, – пишет Левитан, – те сведения, которые мне известны. Церковь построена в честь Петра и Павла, находится в городе Плёсе, Костромской губернии, на Волге».

«Внутри Петропавловской церкви в Плёсе, на Волге» (1888) – под таким названием картина входит в собрание Третьякова и передает одно из первых впечатлений Левитана от поездки в Плёс.

И не церковь - «часовенка», так по-домашнему называет ее Софья Петровна и лучше чувствует, ее этюд очень нравится коллекционеру, и в письме появляется приписка: «С.П. Кувшинниковой я сообщил о Вашем запросе и, вероятно, она вам сообщит» (23 декабря 1888). Ревность ли это?.. Удивление?

С Софьей Петровной Левитан в творческом душевном амуре, его муза «тиха», как он сам об этом пишет, и «бесприютна», а Софья Петровна – «Попрыгунья», как об этом пишет Антон Палыч, друг юности и до последних дней, самоуверенный, Левитан его называет – Антоний. Чехов молод и не приобрел еще того красивого отношения к людям, через монокль, за которое его будут хвалить школьные учителя. Один из самых колоритных, Лев Соболев, скажет: «Чехов не судит своих героев».

Ровно то же автор пытается объяснить своим прототипам. Ни в какую. Софья Петровна обижается. Левитан ходит мрачный, но это через пару лет после Плёса, пока же наши герои наслаждаются, а главный драматург конца девятнадцатого столетия собирает материал, как сегодня бы выразился коллега по аптекарскому цеху – пускает шепоток. Левитан быстро отходчив. Если бы в характере его народа было накапливать обиды, что ж – мы бы вымерли, не оставив по себе доброго слова.

«Деревянная церковь в Плёсе при последних лучах солнца» (1888). Сопоставляя два этюда, можно подумать, что написаны они Левитаном в один день, сразу по выходе из часовни с обедни. Название нечеткое, вероятно, и отношение к этюду поверхностное, он - именно этюд для будущих картин. На восходе и закате краски другие – чище, и воздух – чище. Художник же не сразу настраивается, как слух на чужую речь, и было очень холодно для июля, но этюд окажется хорош…

…когда через шесть лет Исаак Ильич Левитан создаст величайшее произведение русской живописи – «Над вечным покоем» (1894). Тогда уже начинают смеяться над пропотевшими теремами царя Алексея Михайловича, и сам он меркнет в тени Петра, но очень скоро выяснится, что забыли – при нем орел поднимает крылья. На полотнах Левитана передано настроение допетровской Руси. Это почувствует Васнецов, бережно опекая и представляя на выставках тихую левитановскую музу.

Плёс же подготавливает самого художника и к европейским поездкам, и к изгнанию 92-го, и к испытаниям чеховской «Попрыгуньей». Философия строгой выдержанности, но еще важнее, к испытанию возрастом.

Неожиданно ты медленно подкрадываешься к тридцатилетию. Софья Петровна, кажется, не знает возраста, и Левитан здесь, в Плёсе, перешагивает рубеж, смело ступая в последнее в своей жизни десятилетие. Стучат половицы, скрипят пароходные лопасти…

Особенности жизни маленького городка и глубокие переживания, от которых раньше затыкал уши ватой. Здесь, в Плёсе, Левитан не ищет тишины, слушает набережную и игру Софьи Петровны на фортепьяно. Веста залает, Левитан разговаривает с ней, советуется, волнуется, когда оставляет одну. «Уголок в Плёсе» (1888) – конец его мытарств. Интересно, у Степанова Плёс, как пишут биографы – белое пятно. Он фиксирует, как Левитан «гуляют» с Софьей Петровной – это тоже очень трогательно.

После Саврасова классика невозможна, и Левитан подводит всему итог импрессионистичным настроением своих пейзажей с той же решительностью, с какой Саврасов вымарывает на своей дверной табличке слово «академик» и пишет размашисто простое русское «Алешка», юродствуя. Хочется вспомнить, у Давида Самойлова: «Грачи прилетели – хорошая эта картина». Не думайте, что сейчас будет здесь приведено, как Левитан отзывался о ней – он просто описывает, что видит.

Это первое впечатление от картины учителя, что дело не в изображении, а в том, что сохраняется из оставшегося за рамой, с запахами снега и криками птиц, вызывает в памяти «Ветхий дворик» (1890). Им художник венчает три летних периода жизни. И в биографии заглавием, как у Пушкина «Болдино», – малоизвестный топоним «Плёс», а ожидалось, что едут так, проветриться.