Здравствуйте уважаемые дамы, уважаемые господа! Скажу сразу — буду хвалить! Хотя среди моих знакомых, равно как и незнакомых, найдутся те, кто, посмотрев этот спектакль, скептически фыркнет и, вздёрнув свой большущий нос, произнесёт пустое патетическое: «М-да»...
Начнем с начала. Концертный зал Compensa в Вильнюсе — площадка относительно новая. Открытие состоялось в 2014 году. Пространство главного зала — своеобразный конструктор, оно способно разместить до 2300 зрителей. Это тот самый зал, в котором отказались проводить концерт Тимати из-за аморального содержания его песен. Такое решение, как мне кажется, определило успешное развитие Compensa hall. Во-первых, тот хайп за месяц раскрутил площадку до уровня ведущих театров прибалтики, а во-вторых, отпугнул умельцев ритмичного пердежа и ущербных мыслей от осквернения молодого храма искусства.
Михаил Барышников — для тех, кто слышит это имя впервые, — величайший танцовщик XX века. Вслед за Рудольфом Нуриевым он бежал из Союза на запад. В прошлом году ему исполнилось 70 лет. И вот, что я вам скажу! Не выглядит он на 70! Не чувствует себя так, а, главное, двигается он по-прежнему как Бог! Да простят мне это сравнение православные активисты.
Когда Барышников впервые увидел зал (мне это по-секрету рассказал менеджер сцены), то был неприятно удивлен и даже подумывал об отмене спектаклей. Но, на наше счастье, принимающей стороне удалось ему угодить. Путем удачной трансформации зала, появилась добрая атмосфера настоящего камерного театра: балкон закрыли, средний сектор соорудили амфитеатром: увеличили количество кресел — до пятидесяти мест в ряд, а порталы справа и слева от сцены завесили темно-бордовой тканью.
Зал приятно освещен, зритель усаживается. Невольно начинаю изучать декорации, стоящие на сцене. Не то питерская парадная, украшенная двумя обескрыленными херувимами, не то аквариум. На ум пришла даже веранда дачи Ахматовой, и, конечно, сосуд души Иосифа Бродского. Декорация имеет сквозной вход и выход. Внутри парадной висят рядами лампочки Ильича. На протяжении всего спектакля они то гаснут, то еле мерцают, то горят ярким тёплым пламенем. Авансцена освещается несколькими световыми приборами, так же тёплого желтого цвета. Это дает ощущение полного погружения в действие. В какой-то момент на декорациях появляются проекции: горизонтально-прямоугольная профилактика и цветущий зеленый сад. А ещё видна электропроводка советского образца, которая искрит и замыкает, определяя плавные переходы внутренней структуры спектакля. Это ещё раз говорит о том, что, если в графе «Художник по свету» указано имя Глеба Фильштинского, можно быть твердо уверенным, что световое решение будет высокохудожественным, стильным и гармоничным.
Две деревянные скамьи по бокам от дверей стоят как-то бедно, неуклюже, но честно. На одной из них старый бобинник. В этом есть какая-то ирония дефицита. Такой небогатый антураж, сразу хватает вас за сердце и швыряет в пучину горькой жизни простого советского человека. Ведь советская действительность Иосифа Бродского — искалеченные жизни миллионов советских граждан.
Бродский: Я писал стихи. Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю...
Судья: Нас не интересует «я полагаю». Отвечайте, почему вы не работали?
Бродский: Я работал. Я писал стихи.
Судья: Нас это не интересует. Нас интересует, с каким учреждением вы были связаны.
Бродский: У меня были договоры с издательством.
Судья: У вас договоров достаточно, чтобы прокормиться? Перечислите: какие, от какого числа, на какую сумму?
Бродский: Точно не помню. Все договоры у моего адвоката.
Судья: Я спрашиваю вас.
Бродский: В Москве вышли две книги с моими переводами... (перечисляет).
Судья: Ваш трудовой стаж?
Бродский: Примерно...
Судья: Нас не интересует “примерно”!
Бродский: Пять лет.
Судья: Где вы работали?
Бродский: На заводе. В геологических партиях...
Судья: Сколько вы работали на заводе?
Бродский: Год.
Судья: Кем?
Бродский: Фрезеровщиком.
Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить ВУЗ, где готовят... где учат...
Бродский: Я не думал, что это дается образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это... (растерянно)... от Бога…
Свет гаснет. Сквозь окна парадной мы видим, как отворяется скрипучая дверь. Барышников входит уставший, суетной и бесконечно потерянный. В его руках старый советский чемодан. Он окидывает парадную взглядом, будто хочет запомнить все её корявые трещины. Проходит насквозь и закрывает за собой дверь. В той же наивной суете он садится на скамейку слева и ставит чемодан между ног. Вспоминается фотография, на которой Бродский сидит на чемодане перед высылкой из страны.
Барышников читает! Читает на прекрасном русском языке! Неожиданно и очень приятно.
Но перед этим он достает из чемодана несколько простых предметов: будильник, который зазвонит в финале, три сборника стихов Иосифа и бутылку виски (наверное его любимый Bushmills). Достает ещё сигарету, вот только прикурить ее нечем. Убирает в карман.
Стихи Бродского дерут душу. Да так, что временами тошно и горько становится. Барышников читает осторожно, по-своему. Не как Бродский. Каждый раз, входя в декорацию, Михаил Николаевич закрывает за собой дверь. В этот момент он будто говорит нам: «Погоди друг, сейчас мне нужно остаться один на один с поэтом и горячо любимым человеком. Мне нужен совет, нужно напутствие, благословение». Тогда звучит аудиозапись его голоса, и он танцует в этом аквариуме мыслей, эмоций и памяти.
Большинство его движений становятся невидимы и лишь угадываются за стеклом. Но они всё так же чарующе притягательны. Затем он неспешно выходит из аквариума, снова читает, страдает, живет. Во время знаменитого «Я входил вместо дикого зверя в клетку…» голос Бродского на вращающейся бобине врывается в зал. Барышников замолкает. Это негласный финал второй части. И слезы текут из глаз…
Как мотылек Барышников прилипает к стеклу, а затем, передохнув, с новой надеждой летит к свету, который в конце концов спалит ему крылья. И тут, в живом исполнении полураздетого Барышникова, звучит стихотворение «Старение»:
Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания.Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции древней, по меньшей мере.
Смрадно дыша и треща суставами,
пачкаю зеркало. Речь о саване
ещё не идет. Но уже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло, наконец, искомое
лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица — Ивана в тереме,
чую дыхание смертной темени
фибрами всеми и жмусь к подстилке...
Как ржавое лезвие по девственной плоти, скребут эти слова моё сердце. Какая живая искренность в этом человеке! Я вижу кумира своего детства, юношества, зрелости! Он читает их о себе! Я смотрю и верить не хочу. Это самое сильное моё переживание за весь спектакль. А потом он танцует в открытую дверь! Все танцы внутри аквариума до этого момента были за закрытой дверью. А тут, дверь распахнулась, и все стало простым и понятным, как у Чехова…
Ближе к финалу Михаил Николаевич затворяет наружную дверь и не спеша закрашивает стёкла парадной белой краской; следом звонит заведённый в самом начале будильник! Какой потрясающий художественный ход! Браво режиссер Алвис Херманис! Барышников оставляет ведро с краской, собирает чемодан и так же незаметно ярко уходит в пространство воздушной питерской парадной. И свет, как старый добрый друг, покорно следуя за ним, медленно гаснет.
Дальше Михаил Николаевич выходит на поклоны. Зал встаёт, разразившись бурей аплодисментов и криками браво. Я сижу на стуле, тихонько хлопаю ладоши и улыбаюсь. Мне немножечко так, по-человечески, грустно. Гений балетной сцены Михаил Барышников, гений поэзии Иосиф Бродский... Задушенное поколение советских людей. Мои бабушки и прабабушки, деды и прадеды... Дай Бог, чтобы это время больше никогда не повторилось. С этой мыслью я вскочил и, громко аплодируя, тоже закричал браво!!!
Спасибо за ваше творчество, за вдохновение, за жизнь!
