Анна Третьякова. Об эфемерных
состояниях

Анна Третьякова - современный художник, работающий в области перформативного искусства и смешанных медиа, прошла долгий путь от первого опыта рисования на Бутовских стенах, классических форм искусства действия до выстраивания новой визуальной коммуникации с природным контекстом.

Artifex: Расскажи, с чего всё началось, когда ты поняла, что будешь заниматься современным искусством?

Первое понимание пришло довольно рано, ещё в 16 лет. Я училась в экологическом классе и, собственно, готовилась стать экологом. И сейчас я понимаю, что это наложило отпечаток на моё творчество и мировосприятие. В общем, я готовилась поступать в Университет нефти и газа, а потом поняла, что мне больше нравиться рисовать граффити на Бутовских стенах.

Artifex: Значит, ты начинала как граффити-райтер. Удивительно...

Это был крошечный период. А потом, в 11 классе, вопреки желанию родителей, я решила пойти учиться на художника-оформителя. По реестру не было тогда профессии дизайнера. Я окончила университет, потом начался период потерянности. Ты выходишь из университета и не понимаешь, что делать. Какое-то время я искала разное применение своим талантам: фотографом работала, делала интерьерные вещи по специальности, потом был опыт в fashion индустрии – мы выпускали линейку одежды. В 27 лет настал переломный момент, когда я поняла, что хочу заниматься только искусством. Было чёткое осознание, что я хочу посвятить свою жизнь искусству. Нашла «Свободные мастерские», поучилась там. Как многие, закончив их, поняла, что этого недостаточно. И абсолютно случайно, идя интуитивным путём, дошла до школы перформанса Елены Ковылиной на Солянке. Это был буквально второй набор. Я тогда даже не знала, кто такая Елена Ковылина. С этого момента я начала заниматься перформансом.

Artifex: Ты помнишь свой первый перформанс?

Да, это была Библионочь. Совместно со «Свободными Мастерскими» в библиотеке Боголюбова. Я предложила сделать перформанс, который назывался «Бесполезный поток информации». Мы заворачивали девочку в газеты до того момента, пока она не превращалась в кокон. Она падала, а мы её утаскивали. Звуки скотча, шуршание газет - очень динамичная была работа.

Artifex: Довольно продолжительное время как художник ты работаешь с природным контекстом в искусстве. И я наблюдаю за развитием твоей идеи-концепции MetaFlora, которая реализуется в различных объектах, скульптурах, инсталляциях. Многие из них живут несколько часов и остаются только документацией. Чем дышит эта эфемерная история?

Я могу начать с того, откуда это пошло. Это в любом случае всё идёт изнутри. Я устаю от города. В какой-то момент я стала видеть потребность в контакте с природой. Именно там я получала какой-то другой уровень ощущений. Тогда я ещё жила в центре, город меня сильно изматывал. Очень хотелось куда-то, где больше природы. И началось погружение.

Artifex: Да, но в своих работах ты переносишь природу в урбанистическое пространство. Раскладываешь веточки на лестничной клетке или укладываешь их эстетично в ванне. Делаешь скульптуры с цветами внутри. Все эти вещи, так или иначе, синтезируются с городом.

Верно, всё это - попытка выстраивания новых отношений с природой. Не доминантных. Я не знаю, почему я делаю так, потому что я делаю всё интуитивно. Это всё эксперименты. Попытка разговаривать на другом языке. И когда я заплетаю волосы в траву – всё это попытки другой коммуникации с природой. Это как с животными: киты разговаривают на своём языке, люди - на своём. Чтобы что-то передать киту, нужно говорить на его языке. Я, естественно, не понимаю, как с деревьями разговаривать или с природными явлениями, поэтому пытаюсь придумать новый язык и визуальную коммуникацию. MetaFlora – это также о других состояниях. Это про восприятие природы на каком-то утробном уровне, где ты видишь её совершенно иначе, и ощущаешь себя частью огромного организма. И ты понимаешь, что ты – на своём месте, этот листик – на своём, и вы в совместном хороводе. И ты видишь, как листик дышит, а капелька капает. И каждая капелька становится живым организмом.

Artifex: Ты много работаешь с таким необычным материалом как волосы. У волос двойственная природа: с одной стороны, пока они растут на голове, мы ими восхищаемся, заботимся. Длинные волосы всегда были свидетельством силы, заключали в себе некую сакральность. Но с другой, как только они отделяются от тела, то становятся чем-то странным и отталкивающим. Что для тебя волосы? И работаешь ли ты с натуральными волосами?

С натуральными волосами дорого работать. Нет, я с искусственными работаю. С натуральными даже не хочу, честно говоря. Потому что я верю, что волосы содержат информацию, и это очень интимная история, даже на гране пренебрежительной – использовать чьи-то волосы. Другое дело - образ волос. Для меня проявление женщины – это волосы. Не грудь, не глаза, а в первую очередь, волосы. Я через них считываю женственность. Скажем так, использую их как маркер женского. Образ женщины, так или иначе, связан с волосами.

Artifex: Ты сейчас как истинный прерафаэлит рассуждаешь.

Возможно, не знаю (смеется.) Может быть, самой понятной отсылкой будет - я часто привожу этот пример - «Антихрист» Ларса Фон Триера. Историю, которую он рассказывает в этом фильме, и тот образ, который он преподносит. Сущность женщины и её глобальная связь с природой очень глубоко раскрыты, на мой взгляд. Там есть такая фраза: “Природа – это церковь сатаны”. Это следует трактовать таким образом: даже вот эти тёмные и пугающие моменты всё ровно есть в природе, они являются её частью, частью этого мира, и они также естественны и очень сильны. И тёмная сторона женщины – это тоже проявление природы. Наверное, я сейчас немного в дебри ушла.

Artifex: Да, давай я тебя верну в прошлое лето в Момма на Гоголевский. Там проходила коллективная выставка “Моя прелесть. Волосы”, где ты делала перформанс. Напомни, про что он?

Там про то же самое.

Artifex: Не очень понятен элемент цепи. Здесь женщина показана в некоторой несвободной ситуации. Она прикована, причём прикована через волосы. И мы уже не можем говорить о стихийной свободной природе женщины. Здесь возникает образ скорее рабыни. Что это было?

Мне больше хотелось показать чёрное как обезличивание и доведение образа до уровня сущности. Какой-то энергии. Был интуитивно выбран чёрный цвет. Сущность, которая обладает непонятной, скрытой силой. Непонятно что от неё ждать и непонятно как ей управлять. Поэтому она посажена на цепь.

Artifex: Есть какая-то связь с Red summer, где ты эффектно привязана цепями к деревьям за фрагментом прозрачной красной ткани?

Да, это всё одна история, плюс минус. Посыл примерно один и тот же везде. В чёрном варианте – это сущность, с которой ты не знаешь, что делать. А в красном цепь – уже скорее связь. Хотелось показать сильный контакт с природой. В данном случае всё просто: цепь – эта та штука, которая что-то соединяет или держит. Её можно прочитывать как грубую или вспомогательную.

Artifex: В своей недавней лекции в Школе Дизайна в Вышке ты затрагивала тему шаманизма в искусстве или, точнее, аспект шаманизма в диалоге художника с природой. Чувствуешь ли ты что-то похожее в своей практике?

Ну да, это об этом больше. Шаман работает с энергиями и состояниями. В своей практике я тоже хочу достичь такого уровня. Поэтому я почти никогда не делаю никаких описаний. Очень сложно описать какое-то состояние.

Artifex: Описать можно практически всё, если ты понимаешь, что происходит.

Если ты обладаешь нужным инструментарием. Я могу описать только через образ. Мне мой вербальный инструментарий не позволяет описать именно так, чтобы передать именно то состояние. Я могу сказать, что шаман является проводником каких-то вещей. И в этом смысле я тоже являюсь проводником неких вещей через язык искусства. Я сама узнаю и себя, и окружающий мир через искусство.

Artifex: Помнишь такую неоновую инсталляцию Брюса Наумана в виде спирали с надписью «The True Artist Helps the World by Revealing Mystic Truths»? Как ты считаешь, молодые российские художники с этой задачей справляются?

Не все. Пошёл тренд на это, особенно последний год среди молодых студентов из Школы Родченко и начинающих художников. И мне кажется, сейчас есть такой мировой запрос. Потому что сейчас происходит очень интересный момент. Собственно, моя выставка «Присутствие чего-то ускользающего» в галерее «Электрозавод» была именно об этом. Мы находимся в мире, который переходит в другие координаты. С этой цифровой виртуальной историей всё перестраивается, и мы находимся в переломном состоянии. Как бы и здесь - и там. Никто не понимает, где он реально живёт. Появляются новые форматы визуального контента, тело перестраивается, мозг перестраивается.

Artifex: в одной статье по этому поводу был милый комментарий, что сейчас уже детей рожают для того, чтобы выложить их в инстаграм.

Вот, уже думаешь на уровне лайков, контента, и всю жизнь рассматриваешь таким образом. И в этой новой реальности никто не понимает, что будет дальше. Все понимают, что поезд уже запущен и встал на эти рельсы. Но с какой скоростью в нём ехать и на какие кнопки нажимать, ещё никто не разобрался. Скажем так. В моей выставке была эта парадигма. И молодые художники, я сейчас вижу, что они пытаются уловить эти состояния, какие-то новые коды, где идёт возврат, условно назовём, к чему-то мистическому, сложно описуемому.

Artifex: Верно. К мистическому как раз возвращаются тогда, когда не могут понять, что происходит. Когда не находится объяснения – всё поддаётся мистификации. И в тоже время идёт возврат к древним духовным практикам.

Если пронаблюдать, то несколько лет назад в искусстве трендами были более понятные темы типа феминизм, беженцы, военная история и т.д.

Artifex: От этого все уже устали. Но социально-политический контекст, конечно, никуда не денется, поскольку мы живём в обществе. Просто эти болячки будут вскрываться другими инструментами, или залечиваться, в лучшем случае.

Да, устали от социально–логичного и политичного. Поняли, что это ничего не даёт, не решает. Никаких переосмыслений нет. Просто мусоливание этих фактов и несчастья вот этого всего. И захотелось чего-то другого. Появляется потребность в более тонких вещах.

Artifex: Твой последний перформанс совместно с Ильей Романовым «Не хочу быть человеком» – что это? Манифест социальной усталости? Или нежелание относить себя более к человеческому виду, который мыслится уже как вирус, заражающий эту планету?

Да, что-то такое в эту сторону. Я не очень люблю людей (смеется.) Здесь затронута тема глобального размножения человечества, перенаселения, засорения, шума. Планете тяжело.

Artifex: Вспоминается период твоих более экзистенциальных и, пожалуй, радикальных высказываний, таких как, например, «Острая ситуация» или «Присутствие». Расскажи об этом опыте.

«Присутствие» – это то, что было в Театре.DOC?

Artifex: Да. Где ты подтверждаешь известную мысль Марины Абрамович, что главная разница между перформансом и театром в том, что в первом случае всё по-настоящему. Если кровь – то она настоящая.

Это был период более классической формы подачи перформанса. Работа с травмой, обнажённым телом.

Artifex: Какое значение имеет обнаженное тело перформансиста?

В зависимости от ситуации. Вот «Острая ситуация» – это уязвимость. Голое тело – это практически всегда уязвимость и беззащитность. И в то же время открытость с публикой и окружающей средой в целом. «Присутствие» – это такая уже личная ситуация получилась. Я резала одежду. Сейчас объясню: нужно знать мессадж и контекст происходящего. Был запрос от куратора сделать что-то на тему жеста присутствия. Мне всегда сложно работать на какие-то такие запросы. Но определённые люди этому поспособствовали, без моего желания. Ситуация была в следующем: я порезала до этого всю одежду одному человеку. Когда я сделала это в реальной жизни, мне было сказано, что ты меня порезала. И я перенесла эти эмоции на себя, чтобы оказаться в шкуре другого человека. И таким образом я присутствовала в состоянии другого, проживая его.

Artifex: Период кровавых и острых ситуаций закончился?

Закончился. Всё, проехали.

Artifex: Если вообще говорить о перформансе как жанре, то это такой особый вид искусства, который ни купить, ни продать. Оно абсолютно неконъюнктурное. Возможно, редкое исключение - видео-перформанс. Искусство, которое существует сиюминутно и остаётся только документацией. Взрыв 70-х, когда случилось возведение визуального жеста и действия жизни в статус полноценного произведения, закончился, романтика брутального акционизма 80-90-х прошла. Что происходит сейчас?

У нас ничего не происходит. По крайней мере, видимо, это мимо меня проходит. Я сама в какой-то момент сбавила обороты в своей перформативной практике, потому что перестало быть интересным делать классический перформанс. Я поняла, как это делается. Что это даёт. Это действительно мощный наркотик. Когда ты его делаешь, то получаешь ни с чем несравнимые выбросы адреналина. Не знаю, что там происходит в организме, вырабатываются гормоны или витамины, но состояние очень странное. Вот. И я тоже начала думать, а что дальше? Хорошо, классические схемы понятны. И сейчас они уже не интересны. Есть несколько художников, которые мне нравятся. Я за ними слежу, они, как мне кажется, нашли какой-то новый поворот в перформансе. Если раньше перформанс был связан во многом с действием, то сейчас есть тенденция говорить через образ – не совершать действия. Такая статично-образная история. Но пока такого явного вектора не наблюдается. Могут поменяться форматы подачи. Возможно, будет работа с дополненной реальностью.

Artifex: Третьяковская Премия - расскажи поподробней, что это за инициатива? Кто и как может в этом поучаствовать?

Поучаствовать могут все. Инициатива, по крайней мере, мы стараемся, чтобы была максимально горизонтальной. Поэтому мы ввели много открытых функций, где каждый может принять участие.

Artifex: То есть это реальная премия, где награждают и есть номинации?

Ну да, это не что-то разовое, шуточное. В первую очередь, это создание ситуации. Мы много говорили об этом, когда была пресс-конференция осенью в галерее «25 Кадр», это наши партнёры. Те, кто учувствует в художественном процессе, и в том числе, касаются вопросов премии, понимают, как это устроено. И по какому принципу там всё работает. Всё не совсем прозрачно. Мы выстраиваем более человечную позицию. Все заявки, которые к нам приходили, мы рассматривали по-честному.

Artifex: Много было?

57 заявок в этом сезоне. Посмотрим, что будет дальше. Но суть в том, что это действительно рефлексия на ту ситуацию, которая есть в среде современного российского искусства. Поэтому это некая реакция со стороны художников. Мы сами художники. И решили сделать это для художников. Некая профессиональная, цеховая коммуникация. А сам проект - процессуальный и ситуационный. То есть мы создаём ситуацию отличную от той, которая есть сейчас. Процесс абсолютно живой, не кулуарный. При классическом инструментарии всех премий: номинации, призы, голосование, экспертный совет. Всё это есть на нашем сайте, всё работает открыто. Любой, кто захочет войти внутрь нашего процесса, может войти и стать как номинантом, так и экспертом. https://www.tretyakovprize.net.

Artifex: Вы ввели особую номинацию – «Тусер года». Кто этот человек?

Мы хотели отметить просто человека. Все лавры обычно достаются художникам, но при этом в этом процессе участвует и зритель. Но зритель всегда остаётся где-то за кадром. И мы хотели поощрить этого зрителя. Потому что никто этого не делает. А зритель – это важный сегмент в художественном процессе. Того человека, который специально идёт на открытие, специально выкладывает фотки. Эти люди тоже делают свой вклад. Много общаются, даже покупают какие-то работы.

А еще мы ввели интересную номинацию – «Нереализованный проект». Главным призом является реализация выставки, которую художник по разным причинам не мог реализовать самостоятельно. В этом сезоне мы выбрали проекты Маши Сумниной и Ольги Петруненко, а также Сергея Лоцманого. Сейчас мы находимся на стадии поиска площадок под эти проекты.

Artifex: Да, это интересная и правильная позиция.

Она, по крайней мере, другая.

Artifex: И напоследок, что бы ты пожелала этому миру?

Чувствительности. Сострадательности. Экологичности.