Театр всегда привлекал меня, наверное, даже больше, чем кино. В фильме монтаж может вытянуть недостатки, сцену актёры могут переигрывать много раз. А в театре есть только здесь и сейчас. Любая ошибка будет иметь последствия. Наверное из-за этого мне так хотелось встретиться с человеком, который срежиссировал один из моих любимых спектаклей. «Цветы для Элджернона» на сцене РАМТа по одноимённому роману Дэниела Киза.
Artifex: Как вы думаете, какая связь есть между современным театром и кинематографом? Как часто вы используете кинематографические приёмы в ваших спектаклях?
Я не ставлю себе цель привнести что-то оттуда туда или наоборот. Я просто делаю так, как мне нравится. А вот то, что видит зритель - это то, что видит зритель. Сейчас мы ставим спектакль «Ничего, что я Чехов?». Там есть прекрасная фраза Михаила Чехова, актёра: «В театре работает зритель. Не надо ему мешать». Вот я и не мешаю зрителю. Поэтому то, что вы видите — это ваша работа. Вы сами для себя соединяете и иногда вешаете ярлык: «Это сделано так, а это сделано так». Я не знаю, как это сделано. Я просто рассказываю историю тем языком, который близок к материалу, к той мысли, которую я закладываю.
Сюжет меня всегда интересует в меньшей степени. Меня интересует то, что я хочу сказать публично. Или публично промолчать, потому что промолчать публично — это тоже поступок. А театр для меня — это всегда поступок. Поэтому те спектакли, которые мы выпускаем в театре «Модерн», касаются тех тем, которые меня заставляют задуматься. Но я ни в коем случае не даю ответа. Я только ставлю вопросы, и мы вместе со зрителем рассуждаем. Тут и происходит момент счастья, счастья режиссёра и счастья зрителя. Идеально, когда мы соприкасаемся и движемся в одном направлении. Но если мы идём в противоположных, то это тоже неплохо. Главное — должно быть движение.
Artifex: Ещё очень давно я видел на сцене ваш спектакль «Нирвана» с Найком Борзовым в главной роли. Лично мне показалось, что я увидел там много отсылок к фильму «Весь этот джаз» Боба Фосса.
Я этот фильм очень люблю. Но тут понимаете какое дело. Давайте скажем аллегорически. Если корова ест траву, она же молоко даёт. Я смотрел фильм Фосса, но совсем не обязательно, что я буду оттуда что-то брать. Я же не исследователь, не историк, который должен сопоставлять факты. Просто делаю, как мне нравится. Я никогда не боялся что-то заимствовать, потому что это невозможно. Вы всё равно пропускаете весь материал через себя и выдаёте своё.
Тут и ещё одну деталь можно вспомнить. Например в фильме «Маленький принц» Боб Фосс танцует как змея. А Майкл Джексон в ноль снял то, что сделал Боб Фосс, только довёл это до совершенства и превратил в свой образ, в свой язык танца. Поэтому важно не только кто придумал, но и как это было воплощено.
Когда я что-то произвожу, я могу испытывать схожие эмоции с теми, которые были во мне, когда я что-то читал или смотрел. И эта связь именно эмоциональная, прямым цитированием я не занимаюсь.
Artifex: Ещё хотел вас спросить про приёмы современного театра…
Понимаете, нет несовременного театра. Те, кто апеллирует к прошлому и пытается делать «как они» — они ведь тоже наши современники. Делать «как это было раньше» невозможно. Это идёт на грани ханжества, на грани лжеглянца школьной программы. Просто одни люди понимают современность по-своему. А они — по-своему. Эти люди абсолютные кокетки. Говорят, что они «там», в прошлом. Но в прошлом быть нельзя. Можно опираться на прошлое, но жить сегодняшним и двигаться в завтра. Нет несовременных театров.
Artifex: В чём состоит задача именно вашего театра?
Она очень индивидуальна. Режиссёр, который снимает фильм или ставит спектакль, на самом деле, делает всё про себя. Если это не про себя, то получается неправда. И зрителю скучно в театре. А если это личная и интимная история (не в смысле биографии, конечно), куда вложено что-то своё, то вы сразу этим проникнетесь. Есть, например, прекрасный режиссёр Ларс фон Триер. Это ведь абсолютная клиника. Но талантливая! Понимаете, это ведь абсолютный диагноз, медицинское кино, но у меня это вызывает интерес, потому что всё это ОН.
Когда люди говорят про цензуру, то это ничто, по сравнению с той цензурой, которая находится внутри художника. Эта цензура внутри — она пострашнее любой номенклатурной. Поэтому я противник государственной цензуры. Ведь ты должен пройти через свою цензуру, а потом появляется ещё какой-то чиновник и говорит: «А тут ещё есть моя цензура!» Так вот его цензура — ничто. Это четыре пункта закона. А если цензурировать эстетику, то это уже преступление. Это опирается на вкус случайного чиновника. А это далеко не самый надёжный фундамент.
Artifex: Много говорилось о том, что ваш театр открыт к предложениям молодых актёров, режиссёров, драматургов. Если уж разговор коснулся цензуры, то применяли ли вы её в этом проекте?
У нас действительно был проект «Приходите сегодня». И вот что я хочу сказать. Наверное, не все люди умеют читать и понимают, что театр — это довольно жёсткое отношение, прежде всего, к самому себе. 95% людей не могут заполнить анкету. Они только пишут «хочу». Но от «хочу» до реализации бывает целая жизнь. И я не рассматриваю анкеты, которые не заполнены или заполнены не до конца.
Artifex: Но сама программа продолжается?
Она открыта, мы заинтересованы талантливых людях больше, чем они в нас. Я мечтаю, чтобы пришёл режиссёр с яркой концепцией, но при этом он должен понимать, что такое сроки, что такое ответственность, в том числе, материальная. В Европе режиссёру никогда не платят гонорар как в России — 100%. Там платят 50 на старте, а оставшуюся половину только в тот момент, когда проект реализован и начал работать. Потому что театр рискует и режиссёр тоже должен рисковать. А в России так не работает никто, кроме меня. И эту европейскую практику я сейчас развиваю в «Модерне».
Artifex: В 2017 году в вашем театре был поставлен спектакль по книге Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Это ваше личное предпочтение?
Нет. Я не являюсь его поклонником. Мне просто интересен его роман, интересна тема, куда общество шло и пришло, как всё совпало сегодня. Ну и мне очень нравилось сочетание слов на афише. Театр «Модерн» и «О дивный новый мир». Ведь мы тоже построили дивный новый мир. Мы единственный театр в Москве, который имеет такой колоссальный прирост и зрительский, и финансовый. Ни один театр в России так не рос за полтора года. 76% прирост. 76! Прибыль увеличилась на 60%. Мы на 20% увеличили зарплату. Теперь нужно это удерживать. А это гораздо труднее.
Artifex: Хаксли очень часто сравнивают с Оруэллом в плане того, что их концепции антиутопии будущего противоположны. Почему вы выбрали именно Хаксли? Он, на ваш взгляд, актуальнее?
Знаете, Герберт Уэллс, прочитав книгу Хаксли, сказал ему: «Как ты мог так ужасно относиться к людям? Как ты мог их так унизить?» Но Хаксли оказался прав. Я не противопоставляю Оруэлла и Хаксли, просто модель последнего была мне интереснее в определённый момент.
Artifex: В «Цветах для Элджернона» огромную роль в действии играет светотень. Насколько она важна в ваших спектаклях?
Светотень имеет огромное значение для меня, и это связано не только с театром, но и с кино. Понимаете, телевидение — это отсутствие теней. А кино с большой буквы — это работа с тенью. Так же и в театре. Идеально, когда это сочетается с декорациями. Если мы говорим про «Цветы для Элджернона», то там отлично соблюдён баланс декораций и света. А сейчас мы выпускаем спектакль «Ничего, что я Чехов?», посвященный Году театра, про великих актёров Михаила и Ольгу Чеховых. Там вообще один свет. Декораций нет. Мы дошли до совершенства. Следующий спектакль поставим без актёров. Уйду в мультипликацию. Шучу, конечно. Кино ещё может без актёров, а вот театр — нет.
Artifex: Почему?
В кино не нужно быть хорошим актёром, нужно быть хорошим режиссёром. Слишком много инструментария, чтобы исправить ситуацию. Американцы сейчас вообще снимают фильмы, где кадр не длится больше 3 секунд. Что там снимать?! Можно и швабру с разных ракурсов снять и смонтировать. Естественно, я про коммерческое кино сейчас. А вот в театре природу актёра нужно использовать на 99%. 1% — это то, что привносит режиссёр. Я работаю именно так.
Artifex: Расскажите о планах театра на ближайшее время.
Планы большие. Нужно, в первую очередь, сохранить успех. Я считаю, что у нас ещё есть временная возможность двигаться так же стремительно. В этом году мы планируем выпустить 5-6 спектаклей. Включая «Войну и мир». Это сложная постановка. Я её готовлю уже года 3-4. Надеюсь, к концу года она увидит сцену. А к весне будет перезапущена «Нирвана». Спектакль будет изменён. Не будет Найка Борзова, ему 50 лет уже, какой из него Курт Кобейн?! Ищем пока артиста на главную роль. К сожалению, я потратил несколько месяцев на поиски музыканта, и это была моя ошибка. Все претенденты кинули нас. Никакой организации. Вначале соглашаются, а потом не подходят к телефону, пропадают. Мы нашли роскошную Кортни Лав. Это будет целое событие. Думаю, в итоге дойдём до 20 спектаклей в репертуаре «Модерна».
Artifex: Как вы думаете, какова роль государства в современном театре в России?
Очень важна! Разговоры о том, что государство должно выйти из театра, бессмысленны. Такой шаг приведёт к катастрофе. Да, деньги даются небольшие. Их только на содержание здания хватает. А то, что мы зарабатываем, уже тратим на зарплату. Если государство прекратит поддержку, то начнутся только коммерческие проекты. Комедии самого низкого уровня… Всё, чтобы просто наполнить кассу, как сейчас с русским кино происходит. Ни один театр не сможет прожить исключительно на продаже билетов, если только не начнёт тиражировать свои представления. А это уничтожает уникальность спектакля. То, что делает театр театром.
Понимаете, сегодня театр в России — это территория свободы. Телевидение целиком во власти политики и рейтингов, в кино из-за дороговизны съёмок всем управляют деньги. А в театре себестоимость намного ниже. Поэтому многие открытия происходят именно здесь.
Artifex: Небольшой блиц. Какие фильмы вас сформировали?
Сложно сказать… Пожалуй, «Летят журавли» Михаила Калатозова и «Апокалипсис сегодня» Фрэнсиса Форда Копполы.
Artifex: Какие писатели на вас больше всего повлияли?
Очень люблю Андрея Платонова. Хочу поставить его на сцене. Хотя это очень тяжёлая проза. Это знаете, как будто вы через репейник лезете. Вы весь исцарапались, но что-то приобрели.
Artifex: А стихотворения?
Стихи подобны режиссуре. Тебе в короткой форме нужно очень многое выразить и наказать. Любимых, наверное, нет. Но вот лёгкость гения Пушкина меня всегда привлекала.
Artifex: Если бы вы могли стать невидимым, как бы вы этим воспользовались?
Невидимым?... Я бы этого испугался. Невидимым я мог бы услышать про себя что-то такое, что люди не говорят мне в лицо. А я не хочу этого слышать.
Artifex: Спасибо за интервью!